Хозяин дракона - Дроздов Анатолий Федорович Страница 3

За дверью шкафа крики и ругань – колокольчиков не слышно. Наверное, испугались. Хлопают двери ванной и туалета: дядя Коля ищет меня. Ну и зря. Я там не играю – в шкафу интереснее. Можно сидеть и мечтать. И колокольчики приходят… «Где же вы? Пожалуйста!..»

В отдалении возникает тихий, мелодичный звон. Услышали… Стенки шкафа раздвигаются. Рой золотистых искорок появляется вдали, они приближаются, позванивая, выстраиваются в линию, затем сворачиваются в круг и начинают вращаться – все быстрее и быстрее. Темнота внутри круга редеет, раздвигается, образуя стенки – передо мной длинный, гибкий ход, в дальнем конце которого сияет свет.

Дверца шкафа с треском распахивается.

– Вот ты где!

Не поймаешь! Ага! Я вскакиваю и ныряю в проход. Меня засасывает и уносит к свету.

– Твою мать! Куда?..

Трава смягчает падение. В прошлый раз был снег, глубокий и пушистый – я едва не утонул в сугробе. Стоял мороз, я скоро замерз и попросился обратно. Колокольчики вернули. Дядя Жора – тогда с нами жил дядя Жора – уже спал, а мать сидела на кухне и курила, пуская дым в потолок.

– Ты где был? – набросилась на меня. – Обыскалась! Во дворе, что ли, шатался? Посинел весь и дрожит… Не слышала, как вошел. Вот я тебе!

Мать погрозила кулаком. Я не испугался: мамка меня не бьет. Это дядьки ее, бывает, дерутся…

– Голодный? – Она двинула по столу пустые тарелки. – Все съели, надо же… В магазин сбегать? Деньги кончились. Вот, хлеб остался. На!

Я схватил обломанный, обкусанный ломоть. Вкусно!..

Мать не знает про мои колокольчики, о них никто не знает. Это моя тайна. Моя, и ничья больше. Когда-то дядя Жора толкнул меня, я упал и ударился головой о порог. Стало темно. Меня отвезли в больницу, там я впервые увидел колокольчики. Болела голова, было плохо, и они вдруг возникли, тихо звеня. Появившийся передо мной ход манил и притягивал, и я полез в него. В мире, куда меня перенесло, светило солнышко, летали бабочки и стрекотали кузнечики. Голова перестала болеть. Я носился за бабочками, ловил кузнечиков, пока не захотелось есть. Колокольчики отнесли меня обратно в палату. Никто не заметил моего отсутствия.

Доктор позже спрашивал, не видится ли мне чего, но я понял, что он хочет узнать мою тайну, и ничего не сказал. Давно, когда папа еще жил с нами, мама читала мне книгу. Там была волшебная страна и фея Дзинь-Дзинь. Волшебная страна у меня есть, а вот фея не показывается. Наверное, не знает про меня. Ничего, придет. Поймет, что я хороший мальчик, и выполнит любое желание. Попрошу, чтоб папа вернулся…

Я бреду сквозь густую, высокую траву, раздвигая ее руками. Я знаю, куда идти, – бывал здесь не раз. Солнечный свет, отраженный водой, ударяет в глаза. Река… Я спускаюсь к воде, погружаю в нее руки. Вода в реке теплая и ласковая. Стайка юрких рыбок снимается со дна и несется ко мне. Рыбки тычутся мордочками в мои пальцы, слегка пощипывают их. Голодные… Простите, мне нечего вам дать. Вслед рыбкам из глубины возникает большая, хмурая тень. У тени широкая пасть и длинные усы-проволоки. Сом. Рыбки испуганно брызгают в стороны. Пасть подплывает ко мне и некоторое время смотрит черными глазами-пуговками, словно решает: хватать или воздержаться? Не схватишь, для тебя я слишком большой! Сом изгибает тело, бьет хвостом и исчезает в облаке донной мути. Только рыбок распугал, усатый!

Я взбираюсь обратно на берег и падаю на спину, приминая густую траву. Лежу, как в яме. Со всех сторон – зеленые стены, образованные высокими стеблями. Они стоят густо, солнце не пробивается, поэтому внизу прохладно и сумрачно. Я закрываю глаза. Хорошо. Никто не ругается и не дерется, здесь вообще никого. Только луг, поросший высокой травой, и река. Она такая широкая, что противоположный берег едва виден. За рекой темнеет лес. Я там обязательно побываю – попрошу фею перенести. Глаза слипаются…

Звезды… Они заглядывают ко мне в яму, словно говоря: «Пора!» Стемнело, и хочется есть. Я сажусь и обхватываю колени руками. «Колокольчики, хочу к маме!..»

В квартире темно, свет не горит. Я выбираюсь из шкафа и бреду на кухню. Здесь никого. Осторожно шарю по столу – ничего, даже объедков не оставили. Можно посмотреть в шкафчике, но я не хочу включать свет. Мамка станет спрашивать, где я был, начнет ругаться. Я опускаюсь на колени и ползу под стол. Осторожно шарю руками. Когда мамка с дядей Колей пьют, они машут руками, еда падает на пол. Если сильно пьяные, забывают поднять. Есть! Ломоть хлеба, обкусанный, но толстый. Лежит давно, успел подсохнуть. Это неважно. Сухарь хрустит на зубах, я выплевываю попадающий на зубы песок, но жую и жую. Вкусно! Хлеб растаял, будто его и не было, я снова шарю по полу. Рука натыкается на что-то большое и тяжелое. Осторожно трогаю. Мама? Почему она здесь? Напилась и уснула? Такого раньше не бывало: мама, даже пьяная, спит на диване. Рука у мамы тяжелая и холодная. Нахожу ее лицо: оно тоже холодное. Мама молчит и не дышит.

Я выбираюсь из-под стола, бегу к выключателю. Свет тусклой лампочки озаряет кухню. Разбросанные табуретки, сдвинутый стол, черное окно без занавесок… Мать лежит на полу, неловко повернув голову, волосы растрепались, лицо бледное, рот открыт… Я бросаюсь к ней.

– Мама! Мамочка!

Она не отвечает. Ее голова мотается в моих руках, рот открывается еще больше. Оттуда вываливается почерневший язык. Позади – тяжелые шаги. Сильная рука хватает меня за шиворот.

– Попался, сучонок!

Я взлетаю вверх – удар! Темно…

Голоса, сердитые.

– Выживет?

– Голова у него крепкая. Кожу рассадили, а череп целый.

– Кровищи было… Это и спасло. В стену швырнул, решил, что убил. Иначе придушил бы – чтоб без свидетеля.

– Поймали?

– Ну, не Чикатило… Пьянь обыкновенная, у дружка прятался. Сидит… Теперь надолго.

– А пацан?

– Мать убили, значит – в детдом.

– А отец?

– Местопребывание неизвестно.

– А если поискать?

– Он же их бросил. Наверняка другая семья… Найдем, скажет: не нужен! И так и эдак – детдом!

– Красивый мальчик. Ресницы пушистые…

– Усыновите! Или опеку оформите. Могу похлопотать.

– Своих бы прокормить!

– Как и мне.

– Жалко пацаненка…

– Своих жалейте! Их на ноги поставить, образование дать… С этим все ясно. Подрастет, станет пить, шмар своих дубасить. Прибьет какую или порежет – и сядет. Если самого не прирежут. У меня такой бытовухи каждый день…

– Может, человеком вырастет…

– Из детдома дорога одна. Растим волков себе на голову. Кормим, поим, чтоб они потом наших детей насиловали и грабили.

– Тьфу на вас, капитан!

– Ну вот, а говорили «жалко»…

– Как смотришь, дебил?!

Хлесткая затрещина швыряет меня на пол. Встаю.

– Поосторожней, Семенов! Нагрянет комиссия, а тут синяки…

– Пускай не зыркает, рвань!

– Где взяли в этот раз?

– Во Владимире, на вокзале.

– Воровал?

– Попрошайничал… В коллекторе жил – с такими же беспризорниками.

– Пусть бы там и оставался, раз не нравится в детдоме. Кормят их тут, понимаешь ли, поят, одевают – все равно бегают. Старшие, что ли, бьют?

– Пробовали, так он Будылина едва не загрыз – в горло вцепился. Еле оторвали. Волчонок! Плюнули, не трогают. Даже еду не отбирают. «Психованный!» – говорят.

– Психованный и есть. Направить на обследование?

– Направляли уже… Отклонений не обнаружили.

– Им лишь отделаться… Тут только глянешь и сразу видно: дебил!

– Куда его?

– В подвал! На сутки! Еды не давать!

– Пошли, дефективный! Шевели копытами!

За спиной моей лязгает дверь. Темнота…

– Майка, да стой же! Не балуй! Кому говорю?!

Майка балует. Она молодая, игривая и совершенно не расположена стоять смирно. Мотает головой, фыркает, насмешливо поглядывая черным глазом. «Не дамся – и все!» – говорит этот взгляд.

– Вот я тебе! – грожу чембуром.