Майор и волшебница - Бушков Александр Александрович Страница 3

Тогда Федя Шалдыбин, один из «мушкетеров», достал из кармана галифе круг датской копченой колбасы (явно со склада в Лойбурге, который нам неделю назад достался целехоньким) и принялся плавными движениями водить им перед лицом девушки, а Жиган вкручивал ей что-то, помогая себе выразительными жестами, ничуть не похабными. Она все так же сидела, уже прямая, как натянутая струна, смотрела перед собой. С характером девушка – хоть я и видел со своего места, как она невольно слюну сглотнула: голод не тетка…

– Вася, – негромко сказал я. – Бери автомат и пошли. Только дверцу открывай тихонько, идем на цыпочках, чтоб не спугнуть…

Он обернулся ко мне чуточку удивленно, но, как справный солдат, получивший четкий приказ, взял «шмайсер» из держалок (были там такие) и тихонечко открыл дверцу, как и я. Мы направились к ним, стараясь ступать как можно тише, что было нетрудно на усыпанной толстым слоем побуревших еловых иголок земле.

Побуждения мои были несложными. Я вовсе не собирался становиться благородным рыцарем, спасающим принцессу от дракона. Если откровенно, мне плевать было, пойдет она с ними за колбасу или нет. Даже если и не пойдет, насиловать ее не будут, не в Жигановых это привычках, плюнут и уйдут.

Тут другое. Меня не на шутку разозлило, что Жиган впервые взялся откалывать свои номера при куче свидетелей и зрителей – раньше за ним такого не водилось, умел конспирироваться. Немцы-беженцы не в счет – кого бы их мнение интересовало? Но вокруг полно наших солдат и офицеров – и цепь часовых у леса, и расположившаяся возле своих отогнанных на обочину «студеров» пехота, и три автобуса медсанбата (несколько человек в белых халатах как раз смотрели в нашу сторону). И наконец – не далее чем в двадцати метрах отсюда – моя многим знакомая машина. Наконец Жигана знали в лицо очень многие. Так что это в первую очередь была неслабая плюха по моей репутации командира – а она у меня в дивизии была хорошая, и я ею дорожил, как любой на моем месте. Что это за командир, если в двух шагах от него, практически на его глазах – и глазах кучи другого военного народа – его подчиненные занимаются черт-те чем? Я хорошо представлял, какие разговоры могут пойти по дивизии – и уж конечно, не пролетят мимо комдива. Многие и так считают, что я слишком благодушно отношусь к Жигану, которого давно следовало бы примерно взгреть… Он, конечно, отличный разведчик, но в конце концов на нем не сошелся клином белый свет. Кому много дано, с того много и спросится… Дурной пример для молодежи, некоторые начинают ему подражать, считая, что таким и должен быть настоящий разведчик, а это в корне неправильно… Давно уже подобные разговорчики ползут. Иногда это от души, от стремления к порядку, а иногда… Скажем, страшно любит разносить эти разговорчики майор Тимошин – но мало кто знает: злобится он из-за того, что некая красавица-военфельдшер предпочла ему Жигана. Словом, своих сложностей тут масса…

Мои мотивы… Признаться, жалко ее не было. Не думайте, что мы были такие уж звери или напрочь очерствевшие душой. Тут другое. Мы ко многому относились, как бы удачнее подобрать слово, равнодушно. Вот представьте: я прошел Смоленщину, Белоруссию, Польшу и везде видел, что натворили немцы. Зверем после этого не станешь и мстить направо и налево женщинам, старикам и детям не начнешь – но некоторое равнодушие ко всему, что вокруг происходит, испытывать станешь. Вмешивались, когда видели, что готовится нечто уж запредельно гнусное. Ну, или идущее вразрез с моральными принципами отдельно взятого человека. Об этих аморальных принципах можно отдельную книгу записать – у многих они такие разные, самых разных вещей касаются… Ну, не будем отвлекаться…

Говоря по совести, лично моим моральным принципам это нисколечко и не противоречило – что эта смазливенькая фрейлейн сейчас прогуляется в лесок с тремя ухарями из разведки за круг хорошей датской копченой колбасы. А может, и не прогуляется – если все же окажется строптивой. Плюнут и уйдут – какой бы ни был Жиган прохвост и выжига, насиловать не в его вкусе, все знают. Плюнет и уйдет со своими.

Тут другое. Первый раз мне подвернулся случай приловить Жигана на горячем – и рассчитаться за все сразу, чтобы понял: неуловимых у нас нет. Заигрался Жиган, чувство меры потерял: на глазах такого множества народа, на глазах командира, средь бела дня… Не за то вора бьют, что украл, а за то, что попался. Вот так, если вкратце. Немцы – люди хозяйственные, и в городке у них наверняка найдется не один подвальчик, где можно оборудовать хорошую такую, качественную гауптвахту с замком снаружи. Где Жиган и прокукует печально неделю, а то и поболее, а с ним заодно его сопливые сподвижнички – чтобы раз и навсегда научились брать от жизни только хорошие примеры, а не сворачивать на кривую скользкую дорожку, которая свободно может и в штрафную роту привести. Ведь здесь главное зло – даже не Жигановы выходки, а то, что на него глядя, молодняк помаленьку проникался мыслью, что настоящий разведчик таким и должен быть.

Основания залить этой троице сала за шкуру у меня имелись железные. Был еще один приказ: и о запрете на отношения с теми немками, что соглашались добровольно. А было таких не так уж мало: из-за тотальной мобилизации, особенно в последние годы, мужчины в Германии стали, говоря по-современному, большим дефицитом. А женщина есть женщина. Вот представьте молодую вдовушку, у которой мужа убили на фронте даже не в последние годы войны, а в первые. И темперамент при ней, и всякие женские желания – ну, жизнь есть жизнь, что тут скажешь?

Вот только выявлять нарушения этого приказа было гораздо труднее того, расстрельного, сами понимаете. В каждую постель и в каждый угол не заглянешь, и патрулей посылать не станешь регулярно. Вот, скажем, стоит наш офицер на постое у молодой симпатичной немочки – и как ты тут узнаешь, что у них ночью происходит и происходит ли? А потому, скажу по совести, на нарушение этого приказа сплошь и рядом смотрели сквозь пальцы, и я в том числе.

Это ничего, что я так рассказываю, с постоянными отступлениями? А, так даже интереснее? Вот и ладушки. Когда еще подвернется случай обстоятельно поболтать с человеком молодого поколения, да еще не с журналистом – это с ними приходится… сугубо идеологически выдержанно.

Мы были уже совсем близко, но они нас не замечали – увлеклись, стервецы, конечно. Жиган уже развязывал на ней платок, но не грубо, не нагло – неторопливо, словно бы играючи, с шуточками-прибауточками – девушка их, конечно, не понимала, но не могла не чуять хваленым женским чутьем интонацию, весьма даже игривую. Так и сидела неподвижно, положив руки на колени, только большие серые глаза чуть потемнели – надо полагать, от бессильной злости.

Мы были уже шагах в пяти, когда что-то произошло.

Я так и не понял что. Только всю троицу буквально отбросило на пару шагов, словно сильным ударом тока или воздушной волной. Вот только неоткуда здесь было взяться току и уж тем более разрыву. Вокруг стояла прежняя тишина, если не считать мерного лязганья танковых гусениц, к которому уже настолько притерпелись, что перестали замечать. Девушка сидела неподвижно, в прежней позе, разве что платок ей наш ухарь успел развязать и накинуть на плечи. А эта блудливая троица так и стояла в чуточку нелепых позах, словно в детской игре «замри». Положительно, что-то должно было произойти, я не понимал что, но нутром чуял…

И вдруг Жиган сказал каким-то странным, словно бы даже не своим голосом, словно бы дрожащим:

– Все видели? В бога, душу, мать… Пошли-ка отсюда, ну ее, не люблю непоняток…

Все трое шустро развернулись… и узрели в непосредственной близости меня, то есть отца-командира. С оторопелым видом вытянулись в классической стойке «смирно», хотя, строго говоря, были не обязаны.

Я присмотрелся. Ошибиться я не мог: в глазах у Жигана плескался страх, еще более сильный у двух других. И уж никак он не мог быть вызван лицезрением моей скромной персоны – совершенно не с чего, не собирался же я их на ближайших деревьях вешать, такие штучки в армии с незапамятных времен не в ходу. Я даже и не представлял, что в данных конкретных условиях могло всерьез испугать Жигана, не боявшегося ни глубоких рейдов в немецкий тыл, ни той жутковатой, прямо скажем, рукопашной с пьяными нибелунгами из ваффен СС, которых было чуть ли не вдвое больше… да не боялся он ни бога, ни черта, ни лихого человека, как говаривали в старые времена в нашей деревне. И тем не менее только что произошло что-то, всерьез нашего ухаря и уж тем более его «оруженосцев» напугавшее. Полное впечатление: разреши я им, они бы отсюда бегом припустили, особенно молодые…