Будет кровь (СИ) - Сапожников Борис Владимирович Страница 3

— Где мои жена и сын? — спросил у главаря Уэлдон. — Я хочу видеть их.

— А я хочу видеть свои деньги, мистер, — заявил в ответ главарь.

— Сначала женщина и ребёнок, — отрезал я, перехватывая инициативу. — Мы должны видеть их живыми.

— А захочет ли сеньора вернуться к своему мужу? — рассмеялся главарь. — Ей ведь и у нас неплохо пришлось, верно, парни?

На сей раз бойцы загомонили веселее, и Уэлдон не выдержал.

Этого я боялся всю дорогу — Уэлдон слишком долго держал под спудом свои эмоции. Когда у тебя крадут жену и сына, которых очень любишь, наверное, больше жизни, трудно держать голову холодной. Даже если ты прожжённый аришский финансист и промышленный магнат, вроде Уэлдона.

Скабрёзность главаря привела Уэлдона в ярость, и он не нашёл ничего лучше, чем кинуться на него с кулаками. Наверное, в молодости Уэлдон был неплохим боксёром — удар у него оказался поставлен, да и сбитые костяшки, не очень-то вяжущиеся с образом денежного мешка, я приметил ещё в первую нашу встречу. Кулак врезался начавшему оборачиваться главарю в скулу, отправив того в нокаут. Веспанец рухнул на пыльные доски перрона, а Уэлдон заорал прямо в лица опешивших бандитов:

— Где мои жена и сын?!

Он попытался схватить одного из них за грудки, однако тот, подчиняясь рефлексу, вбитому в него бандитской жизнью, выстрелил от бедра. Всё произошло настолько быстро, что я не успел дотянуться до кобуры с «нольтом». Обрез дробовика рявкнул — звук выстрела приглушило тело Уэлдона, стволы упирались ему прямо в живот. Он покачнулся, прижав руки к растекающемуся пятну крови, рухнул на колени, будто просил прощения у своего убийцы, и начал заваливаться на бок.

Я успел выхватить пистолет, но не более того. Два заряда из дробовика и несколько пистолетных пуль повалили меня на перрон. Броня спасла мне жизнь, однако хватило её ненадолго. Пускай в ней и заменили аккумулятор — на меня обрушился настоящий шквал огня. Правда, стрелять перестали быстро — патроны в этой глуши слишком ценны, чтобы тратить их на пустую пальбу.

Я лежал на пыльном перроне, чувствуя, как подо мной растекается лужа крови. Пара пуль и заряд дроби по касательной задели левую руку. Всё вокруг было красным от боли. Каждый вздох стоил больших усилий, отдаваясь во всём теле. Лучи боли разбегались от груди по позвоночнику, угасая где-то в животе. Сколько рёбер у меня сломано или хотя бы треснули, я предпочитал не думать.

Через эту алую пелену я увидел склонившегося надо мной главаря бандитов. На скуле его ярким цветом наливался синяк. Хорошо его приложил покойный Уэлдон. Кажется, главарь что-то говорил, однако я не разобрал ни единого слова — в ушах барабаном стучала кровь. Казалось, голова сейчас лопнет, как переспелая тыква.

Не слишком церемонясь, меня освободили от ключей, тут же отстегнув саквояж. Несмотря на полученную сумму, бандиты не побрезговали ни моими деньгами, забрав бумажник, ни пистолетами. А вот до брони не добрались — продырявленная и залитая кровью одежда их не привлекла.

Когда меня подхватили за руки и ноги и куда-то понесли, я думал, что помру от боли. Каждое движение бандитов, тащивших меня, вызывало взрывы боли во всём теле. И когда, наконец, пришло спасительное забытьё, я сначала подумал, что костлявая достала-таки меня.

II

Боль заставила понять, что я вовсе не умер. Кто-то раздел меня и теперь смывал с тела кровь. Кажется, руки были женские, и обходились со мной куда аккуратнее, чем бандиты.

— Он будет жить? — услышал я через притихший барабанный бой крови в ушах.

Спрашивал мужчина, судя по надтреснутому голосу, старик.

— Броня спасла ему жизнь, — ответил ему женский голос, такой же усталый от прожитых лет. — Несколько рёбер сломаны, больше треснули, сильно досталось левой руке, но пули и дробь повредили только кожу и мясо, кости и сосуды не задеты. Ему больно, но жить будет.

Я открыл глаза — надо мной склонилась пожилая женщина. Смуглое лицо её напоминало печёное яблоко. Очень грустное яблоко.

— Где я? — только и сумел просипеть. — Кто вы?

— Побереги силы, — вместо ответа произнесла женщина. — Сейчас я буду бинтовать твою грудь. Если ты думаешь, что тебе не может быть больнее, то ошибаешься.

Я хотел сказать ей, что таких глупостей нет в моей голове ещё со времён первых ранений. Но решил поберечь дыхание — оно мне скоро понадобиться. Хотя бы чтобы кричать.

Женщина вместе с пожилым мужчиной принялись ловко ворочать меня с боку на бок, плотно бинтуя грудь, и я не стал сдерживаться — орал белухой. Потом выл, потом скрипел зубами. А после снова провалился в спасительную тьму забытья.

Когда пришёл в себя в следующий раз надо мной сидела всё та же пожилая женщина, в руках она держала миску с горячим бульоном. И как только узнала, что я открою глаза именно сейчас? А может, просто ждала, периодически подогревая питьё, чтобы сразу покормить меня. Ещё с войны терпеть не могу, когда кормят, как дитя малое. Однако выбора у меня сейчас не было, как и сил, чтобы самому держать ложку. Даже пытаться не стал, дав женщине накормить меня. Бульон разлился внутри, наполнив приятным теплом, потянуло в сон — уже нормальный, человеческий сон, а не забытьё.

Проснулся я ночью от того, что мочевой пузырь готов был разорваться. Каждый вдох-выдох всё ещё отдавались болью в рёбрах, однако пришлось пересилить себя. Не в постель же мочиться. Я нашарил под кроватью горшок и кое-как справил в него малую нужду. А ещё думал, что в поезде с пристёгнутым к запястью саквояжем это делать неудобно. Управившись, забрался в пропахшую потом постель, завернулся в одеяло, и снова заснул.

Встал спустя двое суток — сил лежать уже просто не было. Хозяин дома, приютивший меня, помог выбраться на крыльцо. Они жили на отшибе, до города отсюда было около пяти километров. Держали с супругой небольшое хозяйство: кур, пару свиней, огородик, сил на который уходило очень много, отравленная бомбардировками земля ещё только приходила в себя, давая хоть какие-то всходы. Кое-что даже можно было употреблять в пищу без опаски.

— Мы люди пожилые — нам уже нечего бояться, — говорил хозяин дома, набивая трубку душистым табаком. Он предложил и мне, но я отказался — даже на сигареты смотреть не мог из-за боли в груди. — Я продаю в городе яйца, цыплят, покупаю корм, еду, удобрения. Мы с моей старухой никому не интересны давно. Живём тихо-мирно, как мыши за печкой.

Мы сидели на крыльце. Я молчал, стараясь беречь дыхание, а старику как раз такой собеседник и был нужен.

— Ты крепкий, — сказал он, затягиваясь трубкой. — Броня у тебя, конечно, хорошая — я такую только на генералах видал, да и то не на всех. В конце войны только появилась, верно?

Я кивнул. Никогда особенно не интересовался, когда начали массово производить нательную броню, вроде той, что спасла мне жизнь. Я выиграл её у ушлого суперинтенданта, а где тот достал такую ценную вещь, не представляю. Но отыграться он тогда хотел всерьёз — слишком уж крупную сумму задолжал мне. В итоге остался и без денег, и без нательной брони.

— Ты крепкий, — повторил старик, выпуская клуб сизого дыма. — Столько пуль поймал, а уже на ногах.

— На фронте только крепкие и выживают, — пожал плечами я.

— Ну ты… — осёкся старик, я не понял, чем мои слова так задели его. — Так всегда сын мой говорил, — придя в себя сказал он. — Только не про фронт, а про город.

Старик махнул в сторону Отравиля, чьи крыши виднелись на горизонте, и пробормотал себе под нос пару непечатных ругательств.

— Будь проклят этот город, — уже громче добавил он. — Сожрал он нашего со старухой единственного сына. На войну малец не попал — повезло: прежде чем в возраст вошёл она кончилась. Но не сиделось ему на месте, дурашке. Наплевал на нас с матерью и уехал в город.

— И кем он там стал? — рискнул спросить я.

— Покойником, — мёртвым голосом ответил старик. Я понял, что на самом деле хозяин дома всё лет на пять-семь старше меня. Горе состарило его, согнуло спину, избороздило морщинами лицо, сделав из мужчины старика прежде времени. — Он связался с бандой Строцци — родич моей старухи был связан с Омертой, вот и втянул мальца в это дело. Дважды они приезжали к нам: сорили деньгами, пили, веселились. А на третий привезли тело…