Три Нити (СИ) - "natlalihuitl" Страница 3

Жители, ускользнувшие от расправы наверху, теперь таращились на ряженых из сумрака убогих, сшитых из лоскутьев шатров. Кто-то грозил им вслед кулаками; кто-то кричал проклятия и швырялся мусором; кто-то всхлипывал и заливался плачем. Но несмотря на страх, ни один не остался дома: мало-помалу весь город присоединялся к шествию. Мужчины и женщины, старики и дети брели позади, сонно пошатываясь, пока вся толпа не являлась ко дворцу — так она называла про себя скелет зверорыбы, неведомо как вытащенный из моря и переделанный в подобие просторного дома. Вместо балок стены здесь поддерживали ребра; вместо потолка над головою проходил хребет из узорчатых позвонков; верхняя челюсть служила притолокой, а нижняя — порогом. И застилали дворец не уродливые, засаленные шкуры; нет! Он весь порос соцветиями льда или морской соли — лиловыми, зелеными, голубыми — соединявшими кости между собою. Прозрачные кристаллы сверкали ярче, чем влажная чешуя рыб; ярче, чем створки расколотых жемчужниц; ярче даже, чем огненные пятна, вспыхивающие в темноте на телах каракатиц! И это было так красиво, что ей хотелось смотреть, не отрываясь, не обращая внимания на резь в пересохших глазах; но она уже знала, что нельзя насмотреться впрок.

Ее первой проносили между клыков чудовища — у их оснований лежали черные камни, обильно политые горючим маслом. Следом во дворец входили остальные: и жители, и провожатые. Скосив глаза, она замечала впереди блеск равносторонней пластины, сделанной из чистого золота, — последней двери. За десять шагов до нее стражи останавливались и, спустив ношу с плеч, крепили четыре цепи к торчащим из пола кольцам — так, что она могла поднять руки и пройти несколько шагов вперед или назад, но не сумела бы дотянуться до странно притихшей толпы.

Когда приготовления завершались, из глубины дворца показывался хозяин — согнутый пополам, уродливый старик с вымазанным сажей лбом и подбородком, обвисшим до самого основания шеи. Подпоркой ему служил посох, странно похожий на крюки, которыми ее истязали стражи, а голову грела шапка из черного меха, с ушами такими длинным, что пришитые на них подвески волочились по полу. Толстые, светлые щетинки усов и жидкую бороду унизывали самородки — желтые, рыжие, бурые, зеленоватые, натертые до блеска шершавой замшей. Это их она доставала из рыбьих животов, клювов кальмаров и клоак моллюсков. И как хозяин дворца не боялся замараться ее нечистотой!

Со стариком являлись и две высоких, молодых женщины в носатых птичьих масках, с лысыми, круглыми черепами и такими же круглыми, выпирающими животами. Их обнаженные тела покрывала синяя вязь татуировок; на груди и бедрах блестели золотые иглы, пропущенные сквозь толстую кожу. На вытянутых руках женщины несли что-то вроде маленькой, в три локтя, лодки. Эту штуку полагалось поставить ровно посредине между толпою и тем местом, где сидела она. Затем первая помощница уходила направо и возвращалась с подносом, на котором лежали костяной нож и крепко связанный детеныш морского зверя; из-за упитанного, белого тела, темных глаз и вздернутого носа он напоминал самих жителей города. Вторая помощница уходила налево и приносила большую чашу, до краев полную мутной жижей, вроде той, что бродила в котлах наверху. Опустившись на колени, они водружали эти посудины себе на темя и так замирали.

Тогда хозяин три раза ударял посохом о звенящее золото последней двери, и жители города один за другим выходили вперед, к женщине с жертвенным животным, чтобы отрезать его мяса. Поначалу детеныш плакал от боли и рвался из пут, но скоро затихал. Добытые куски жители не ели, а зажимали в кулаке; потом, повернувшись к женщине с чашей, набирали в рот питья — столько, что щеки выпирали из-под масок. Не глотая его, они наклонялись над маленькой лодкой, бросали мясо внутрь, плевали сверху… и сразу же, сломя голову, бежали назад. Так продолжалось до тех пор, пока все жители города — даже ряженые, успевшие стянуть нелепые наряды, даже стражи, — не швыряли в лодку по кровоточащему обрезку, сдобрив его собственной слюной вперемешку с опьяняющим пойлом.

Когда лодка заполнялась до краев, хозяин дворца снова бил посохом и начинал говорить громко, нараспев:

— Смотри! Небо черно,

Дрожит его основанье,

«Мы видим, что-то грядет!»

— Кричат старые боги.

Трясутся кости у псов,

Когда они чуют тебя,

Когда открываются двери

В чертоги твои из змей,

Чье имя Мокрая Морось,

В чертоги Матери-Тьмы!

Где Голодом блюдо зовется,

Где Жадностью нож прозывают,

Где пир для Матери собран,

И поданы лучшие яства.

Прокричав это, он подцеплял посохом и со скрежетом отодвигал золотую пластину. Из провала в полу тянуло холодом и влагой.

— Как бык, что траву поедает,

Питаются пламенем боги,

Как млечное вымя коровы,

Живот их раздулся от силы,

Хвататель и Змей, твои слуги,

Поймали их в прочные сети,

Бегущий и Львиноголовый

Им глотки вскрывают и брюхо,

Что спрятано в нем, то находят,

Бросают в очаг разожженный.

Мать-Тьма поедает их силу,

Мать-Тьма пожирает их душу,

С рассветом съедает их взрослых,

С закатом — еще малолетних,

Ночами глотает младенцев,

А старыми пламя растопит.

Тут старик останавливался — это был знак, чтобы она взяла в руки маленькую лодку и подошла к провалу. Две помощницы подымались с колен и, пошатываясь, вставали справа и слева от нее.

— Кого ты найдешь, тех поглотишь,

Мать-Тьма, что родилась до мира,

Мать-Тьма, что восходит на небо,

Хребты пред тобою ломают,

Сердца извлекают из ребер,

Чтоб Матерь насытилась красным,

Чтоб Тьма проглотила сырое,

Чтоб слуги ее приутихли,

По нраву пришлось угощенье!

Снова посох ударял три раза. Ей следовало, не мешкая, направить лодку носом в дыру на полу и отпустить; отяжелевшая от жертв штуковина тут же ухала вниз, а помощницы хозяина под радостные крики народа опрокидывали ей на голову поднос и чашу. На плечи и макушку валились остатки питья, крови, костей и потрохов; красно-бурая грязь стекала с затылка, заливала лицо. Она моргала и терла веки, но краем глаза все равно замечала, как с золотого обрамления вокруг провала на нее пристально смотрит женщина с непомерно длинными руками, нависающая над лежащим на спине мужчиной. В пустоте между их телами была чернота: непроглядная, но тихо дышащая, будто внизу притаилось что-то живое и огромное. Но как так вышло, что ни женщина, ни мужчина не были похожи на существ, обитавших в городе?..

Долго размышлять ей не давали. Старик с грохотом задвигал заслон последней двери, а невесть откуда выскочившие стражи хватали цепи и тащили ее прочь, немилосердно тряся и подбрасывая в воздухе. Когда они проходили сквозь толпу, жители шарахались в стороны, плевались и поносили ее, на чем свет стоит. На выходе из дворца к этому времени разжигали огонь; стражам приходилось перескакивать сквозь него. Обычно они делали это так быстро, что пламя не успевало опалить их; но иногда меховые полы шуб все же занимались и тогда долго еще тлели, воняя горелым волосом.

Ее тащили назад тем же путем — через город, через костры, к двум столбам под открытым небом, где ей надлежало сидеть, ковыряясь во внутренностях морских тварей и ожидая следующего праздника. И она ждала; что еще оставалось? Она знала, что ее никогда не отпустят по доброй воле. Для стражей, и провожатых, и жителей она была не просто пленницей — она была бесом.

***

У этого не было начала и не было конца. Она всегда была здесь — на холодной, засыпанной колючим снегом равнине; в месте, где ничего не менялось… До тех пор, пока вода не стала горькой.

Все началось, когда провожатые снова явились за ней, чтобы отнести в город. Как всегда, стражи открыли замки, закинули четыре цепи на плечи и пронесли ее сквозь равнину, костры и лес бетонных колонн, чтобы усадить посреди сверкающего дворца. Как всегда, навстречу ей явился хозяин в черной шапке, с золотом в усах и бороде, и женщины в птичьих масках. Как всегда, зазвучала хриплая песня, обращенная к темному отверстию в полу, и закричал морской зверь, умирая под ударами ножа, пока вокруг волновалась и перешептывалась разгоряченная толпа. А потом, когда наполненная мерзкими подношениями лодка соскользнула с ее рук в темноту, одна из помощниц вдруг дернулась от судороги в затекшей ноге и уронила поднос. Тот ухнул на пол, разлетаясь вдребезги, обдавая все вокруг брызгами крови и ошметками розовых кишок. Вздох ужаса прокатился по дворцу; неудачница замерла, уставившись на свои пальцы, будто видела их впервые.