Михаил Задорнов - Рюрик. Полёт сокола Страница 3

Факт убийства Аскольдом Дира не приводит ни одна из последующих славянских летописей. Да это и немудрено, ведь большинство летописцев были монахами или просто христианами, и рассказать, что первым поступком новокрещёного Аскольда было убийство, — значит поставить под сомнение само влияние таинства крещения на человека. Христианин просто не мог совершить подобного деяния! Поэтому летописцы и замалчивают сей факт, перенеся убийство Дира вместе с Аскольдом во времена Олега Вещего, пришедшего в Киев лишь в 882 г. Но тот был язычником, и потому на него можно «навесить» убийство не одного Аскольда, но и Дироса.

Есть смелые предположения Б.А. Рыбакова о наличии в Древней Руси «Аскольдова летописания», сведения из которого и дошли до нас в составе Никоновской и Иоакимовской летописей. В них содержатся уникальные сведения о событиях 870-х гг.: бегство части новгородской знати от Рюрика к Аскольду в ходе борьбы за власть в Новгороде, гибель сына Аскольда в борьбе с болгарами в 872 г., походы Аскольда на полочан в 872 г., кривичей (где Рюрик посадил своих наместников) и печенегов в 875 г. А поход руси на Царьград (860), отнесённый «Повестью временных лет» к 866 г., датирован 874–875 гг.

Многие из этих, вероятно неоднозначных, фактов мы позволили себе использовать в данной книге, о чём и извещаем читателей, дабы они не упрекнули нас в голословности и надуманности.

Тем не менее просим учесть, что данный роман — не документальное историческое исследование, а художественное произведение, ставящее целью показать общую картину становления Новгородской Руси и её взаимоотношений прежде всего с Балтийской и Киевской Русью в середине — конце IX века н. э.

С глубоким уважением Юлия и Валентин Гнатюк

Пролог

Болотный меч

Ночь, ветреная и сырая, разразилась невиданной грозой. Вместе с небесными потоками к земле время от времени неслись раскалённые добела Перуновы стрелы. Одни, полыхнув в полнеба, гасли, утратив огненную силу, другие вонзались в земную твердь, отдавая ей свою небесную мощь. Вокруг так грохотало, блистало и щедро лило, что, кажется, всё живое от страха схоронилось в своих норах, дуплах, пещерах.

Но вот на взгорке у края болота послышались движение и чей-то говор. Кто из смертных живых существ осмелился выйти прямо под грозные огненные стрелы могучего бога?

Ватага рудокопов на берегу вовсе не замирала от благоговейного страха, но, напротив, радостно и возбуждённо обменивалась возгласами, будто заряжаясь грохочущей мощью неба. Хлёсткие струи дождя с шумом ударяли в плащи из рыбьей кожи, но люди зорко следили, куда угодят те божьи стрелы, что достигали заливаемого потоками тёмного лика земли.

— Эх, братья, знатно отец наш Громовержец небеса разверз своими огненными мечами, льёт-то, льёт как, будто всю небесную влагу на землю решил низвергнуть! — воскликнул, перекрывая небесный грохот и водный шум, коренастый рудокоп.

Огненные сполохи то и дело вырывали из темени очертания деревьев, островков, кочек. Наконец главарь ватаги взволнованно указывает рукой туда, куда раз и другой ударил целый пучок Перуновых стрел.

— Вон, у той одинокой осины, — радостно кричит он, — видали, как садануло-то? Целый сноп божьих молоний!

— Видали, Рудослав, как не узреть такое. Слава Перуну огнекудрому, подал знак заветный… — заговорили разом несколько голосов. — Айда к лодье, живее!

— Навались, други, на вёсла, одесную держи, ещё чуток, вот теперь ладно, так и правим! — перекрикивает шум грозы уже сорванным голосом радостный Рудослав.

Отчаянные рудокопы тут же плывут к тому месту, видят горящую осину на небольшом холмике. Высаживаются на островок, достают заступы и проворно копают ещё тёплую грязь у корней.

— Чего застыл, Хлыст, — окликает старый рудокоп молодого долговязого отрока, — отмечай ямками руду болотную!

— Так ведь боязно мне, — честно признаётся молодой рудокоп, что впервые отправился со старшими за болотным железом, — молонья-то и нас поразить может, ежели снова в сей пригорок ударит?

— Запомни, Хлыст, — снова обернулся к нему старый сгорбленный рудокоп, с усов и небольшой бороды которого ручьем стекала небесная влага, — всякий настоящий кузнец есть Перунов сын, и ему не страшны отцовы небесные стрелы. Зато из руды, что добыта в означенном месте, можно такой меч выковать! Особливый меч, я тебе реку, которому все прочие не чета будут!

Утро после бурной грозовой ночи выдалось тихим и совершенно мирным. Щебет птиц и розовая дымка на восходе ещё не показавшегося солнца пробудили рудокопов, которые спали прямо на земле, завернувшись в свои плащи из рыбьей кожи. Рудослав, едва приоткрыв очи, сонно вытянул длань из-под плаща. Дождя не было. Умытая ночным ливнем земля была наполнена влагой, но чистое алое солнце меж тем уже выслало первые лучи из-за туманного виднокрая. Тряхнув головой, чтоб разогнать остатки сна, глава ватаги рудокопов встал и несколько раз со смаком потянулся своим сухощавым жилистым телом. Зачерпнув тёмными прокопченными дланями воды из чистой лужицы, омыл чело и ланита.

— Просыпайся, люд, — глядеть будем, чего нам повелитель молний ночью послал! — громко позвал он сотоварищей. Те стали с шелестом выпрастываться из-под своих плащей, что ежи из-под листвы.

Рудослав же поспешил к вырытым ночью ямам.

— Гляди, какая вода рудая! — радостно воскликнул он. — Давай, братцы, снимай дёрн!

— А я пока со стороны берега порою, тут ведь самые молоньи — то и были, — молвил старый рудокоп, подходя к срезу у воды, где торчали корни.

Некоторое время рудокопы сосредоточенно снимали верхний слой земли.

— Рудая земля пошла, тяжёлая! — воскликнул старшой.

— А у меня камни, копать тяжко! — расстроился молодой.

— Эге, да ведь ты рудные камни нашёл, Хлыст! Повезло новичку! Благоволит к тебе Отец Небесный, а ты боялся! — заметил старый рудокоп, и молодой расплылся в довольной улыбке.

— А ну-ка, Хлыст, сообрази костерок да завари травы доброй, чтоб силы прибыло для работы! — повелел Рудослав. Подкрепившись житным хлебом да вяленой белорыбицей, ватага принялась за прерванное дело.

Пошёл обычный нелёгкий труд по извлечению болотной руды. Не одну седмицу копали её, подсушивали, выжигали на кострах коренья трав да остатки торфа, мельчили, просеивали. Потом сбирали полученную железную зернь в короба и грузили на свои широкобокие лодьи.

Первую зернь в отдельном коробе привезли лучшему ободритскому кузнецу. Немногословный, среднего роста, с серебром в висках и пропаленном в некоторых местах кожаном фартуке, подошёл он к привезённой зерни, поглядел, потрогал рукой, набрал в длань и молча взвесил, определяя тяжесть. Потом перевёл взгляд глубоких очей на рудокопа.