Три сестры. Таис (СИ) - Дина Сдобберг Страница 3

принадлежало моей бабушке. Ничего ценного и особенного. Обычное женское колечко, которое можно было купить в любой ювелирной мастерской до революции. — Не видела я ничего страшного в том, чтобы рассказать. — Дед часто дарил бабушке такие. А бабушка уже дарила нам, своим внучкам. Это моя бабушка подарила мне на моё восемнадцатилетие, перед тем, как я ушла на фронт. Оно мне действительно велико, поэтому держится на пальце за счёт нитки, привязанной к пальцу. Это память о доме.

— То есть, ваш дедушка подарил вашей бабушке, а она вам, и вы его носите, как кусочек дома? Получается, что это семейное кольцо? — сделал свой вывод японец.

Только потом, много лет спустя, я смогу по шагам разобрать, как искусно сыграл Норайо, приучая меня к себе и вот такими разговорами, по капле, заставляя меня воспринимать его иначе, чем пленного врага. Но тогда я не знала этого. Анна бы наверное поняла, что японец пытается психологически перейти мою личную границу свой-чужой. Но её рядом не было, а Норайо не только максимально подробно рассказывал всё, что знал по тем вопросам о Хайларе, что возникали вновь и вновь, но и о Японии и даже о своей семье.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 3.

— Подожди… — не верила я тому, что слышала. — Куда твой отец отдал твою сестру? Точнее, как ты сказал, продал!

— В окейе, моя сестра была мэйко госпожи Тэруко, которой покровительствовали в разное время и император, и наш примьер-министр. — Прикрыл улыбающиеся глаза Норайо.

Я встала и подошла к окну. Там, за дрожащим от порывов ветра стеклом, бушевал конец ноября. С острой, застывшей ледяной кашей, набрасывающейся на любого, кто выходил из-под защиты стен. Многие из военнопленных успели занять простые должности в лагере. Были выделены те, кто мог быть переводчиком. Спокойный и дисциплинированный Норайо Кудо конечно был среди них. Как был он и в числе тех, кто предупредил руководство лагеря о готовящемся руками наших вчерашних союзников мятеже. Точнее волнение. А господа из штатов быстро бы оказали помощь союзникам и переправили бы военнопленных из Харбина в Америку, где уже спокойно вытянули бы всё, что посчитали нужным.

Между нашими государствами началась гонка во всех видах вооружения. И за такими вещами, как документы по биолабораториям японцев в Харбине, началась настоящая охота.

— Буду откровенен, возможно и во вред себе. Даже сюда проникают разговоры о лагере в Вайоминге. А у американцев есть ясная цель, и вряд ли они будут считаться с жизнями японцев на пути её достижения. Хиросима и Нагасаки могут это подтвердить. — Ответил мне он, на вопрос, какая разница самим японцам. — И кому-то показались обещанные гарантии весомыми. Но другие в это не верят. Поэтому многие и решили предупредить.

— Американцы ищут строителей Харбина, — поделилась в ответ информацией и я.

— Не найдут, — покачал головой Норайо. — Строительство и обустройство шло в несколько этапов. Строители были привезены специально для этих работ из подконтрольных провинций Китая. По окончанию работ, все были расстреляны. Ещё в сорок втором году. Разве ваша разведка этих сведений не получала?

— Боюсь это куда выше моей компетенции, — обсуждать просчёты руководства я тогда не собиралась.

Но всё же… Когда я поняла, что ни каких срочных мер не предпринимается, я передала информацию наверх лично, минуя хабаровское руководство. Реакция не заставила себя ждать. Были сняты несколько человек из управления, сменилась и верхушка руководства лагеря. На какие-то должности встали вновь приехавшие люди, какие-то закрыли за счёт повышения тех, сотрудников, что уже работали в лагере. А некоторые места закрыли за счёт сотрудничавших с руководством военнопленных.

На повышение пошла и я. Моим постоянным переводчиком стал Норайо Кудо. Он и ещё несколько японцев переселились из бараков в длинное здание, где раньше располагался какой-то склад. Сейчас здесь ничего не хранилось, даже документы отсюда уносились в другое здание, под охраной. А на ночь закрывались все двери, на окнах стояли решётки и в свете прожекторов даже ночью всё здание было как на ладони.

Здесь оставались на ночь и японцы-переводчики. Небольшие клетушки, где окно из-за холодного ветра и щелей было сомнительным достоинством, а отопление держалось на печи-буржуйке. И если дров не хватало, то к середине ночи это помещение остывало так, что казалось, что здесь холоднее, чем на улице.

Но Норайо и его товарищи не жаловались. А удивляли скромностью в запросах. Один попросил разрешения взять старое ведро и пересадить в него какой-то хвойный куст. И мог часами что-то там подравнивать, подстригать и подрезать. За оставленные ему ножницы, он благодарил поклонами.

— Товарищ полковник, это рискованно. Металлические ножницы опасный предмет. И вы не хуже меня знаете, сколько способов их использования можно найти. От оружия до отмычки. Оправдан ли риск? — прямо спросила я у своего начальника, позволившего это послабление.

— Вот по уставу ты права. Но знаешь… Война закончилась. И здесь, — постучал он по своему лбу. — Тоже её надо заканчивать. Эти люди, наши вчерашние враги. Работают, и условия тяжёлые. Ну, так у нас вся страна сейчас работает, и условия у очень многих даже хуже. Но ничто не мешает нам помочь тем, кто вокруг, сохранить радость в жизни. Это для нас важно.

— Почему? — удивилась я.

— Потому что это значит, что не смотря ни на что, мы видим вокруг людей. Таких же как и мы. — Посмотрел куда-то за горизонт полковник. — А иначе мы ничем не отличаемся от тех, с кем воевали. Таблички на концлагерях можно было сменить и всё.

Я иногда вспоминала эти слова, прокручивала их в мыслях, как кино. И наблюдала за пожилым японцем, который совершал целый ритуал. Выносил ведро-горшок на улицу, ровнял, только ему видные миллиметры, что-то там стягивал и сплетал в веточках. И всегда тщательно убирал то место, где работал.

— Зачем он это делает? — спросила я у Норайо.

— С одной стороны, это искусство. Не каждому оно дано. Бонсай требует терпения, внимательности и умения очищать свои мысли. — Ответил Норайо, как всегда подробно. — Это помогает сохранить ясный ум в сложных ситуациях. А забота о ком-то, пусть даже растении, позволяет остаться человеком.

Я улыбалась, когда пришла к мысли, что наверное, это хорошо. Что мы все вспоминаем, что мы люди. А такие, как мой начальник и этот японец, это первые ласточки.

А ещё я вспоминала отца. Он о многом разговаривал с нами.

— Ну чем ты девкам голову забиваешь? — ворчала бабушка, его мама, что жила с нами. — Сам-то где бредней этих хвилосовских набрался? В университеты я тебя не отдавала, и за такую