Марина Дяченко - Зеленая карта Страница 3

Сон отвалился, будто высохшая короста. На бегу натягивая халат, Дима выскочил в прихожую; звонок повторился, на этот раз песенкой крокодила Гены: «Пусть бегут неуклюже»…

Выключатель нашелся не сразу. Дверной глазок показал искаженное примитивной оптикой, но вполне узнаваемое Ольгино лицо.

«Предчувствия его не обманули…»

Диме на мгновение стало стыдно за свой линялый, весь в обвисших ниточках махровый халат.

— Что случилось?

Отодвинув его плечом, Ольга прошла в комнату. На какую-то секунду Диме представилось, что он стал героем мексиканского сериала и сейчас последуют поиски любовницы с последующим громким скандалом. Надо же, какая ерунда придет в голову среди ночи…

— Что с Женькой?!

— Включи свет…

Ольга мельком выглянула на балкон. Скользнула взглядом по развороченной постели; Дима поспешил накрыть белые потроха одеялом.

— Да в чем дело, в конце концов?!

Ольга посмотрела прямо ему в глаза; он увидел, что она не ложилась сегодня. И плохо спала вчера. И что она на грани истерики.

— Значит, он не у тебя?

Ответа не требовалось; Дима почувствовал, как немеет лицо.

Значит, не померещилось. Значит…

— Евгений Дмитриевич, — произнесла она раздельно и сухо, — изволили сбежать из дома. Причем в милиции мне предложили ждать, пока оне сами вернутся.

— Ты была в милиции?

— У меня оставалась призрачная надежда, что он у тебя… Но, конечно, к тебе он прийти не додумался.

Слово «конечно», в другом контексте безобидное, прошлось по Диминым нервам, как ржавая терка.

— Конечно, — подтвердил он сквозь зубы.

Ольга выудила из сумки сигарету, подчеркнуто спокойно закурила; огляделась, сбросила с кресла ворох газет, старых журналов, растрепанных нот, уселась прямо под Вовкиным любимым постером: лягушка, уже полупроглоченная цаплей, из последних сил душит свою убивицу… Подпись под постером гласила: «Никогда не сдавайся!»

— Что случилось? — услышал Дима свой до странности равнодушный голос.

— Он развернулся и ушел, — Ольга оглянулась в поисках чего-то, куда можно было бы стряхнуть пепел. Не нашла; вытащила из кармана пластиковую упаковку из-под какого-то лекарства, положила под язык две последние горошины, в опустевшей коробочке устроила пепельницу. — Сейчас я докурю… Возьмешь машину… И поедем его искать.

Спокойно, сказал себе Дима.

— Куда? Нет, подожди… Я спрашиваю — что у вас случилось?

— Поедем к одному его приятелю, — Ольга снова затянулась. — Из его команды. У него телефона нет, но адрес в записной книжке я нашла… Это частные дома на Эстонской… Всех, что с телефонами, я еще три часа назад обзвонила.

— Что это ты принимаешь? — с некоторым опозданием поинтересовался Дима.

— Неважно, — Ольга утопила окурок в импровизированной пепельнице, поднялась. — У тебя машина где?

— Машина на стоянке… Да подожди ты! Что значит «неважно»?!

— Нитроглицерин, — устало призналась Ольга. — Тебя это так интересует?

— Нет… То есть да… Я спрашиваю, что между вами… вы поссорились?

— Да, — Ольга шагнула к двери, давая понять, что разговор окончен. — Одевайся. Я обожду у подъезда.

Оказалось, что она очень надеялась на этот адрес. На этого Славика, полузащитника, «диспетчера», как уважительно называл его Жека. Она была уверена, что маленький мерзавец — ее сын — спрятался именно здесь. И уверяла себя, что совершенно не нервничает — только воображает сладостно, как отлупит, отхлещет по щекам эту дрянь. За весь этот вечер. За эту ночь. За то, что пришлось идти на поклон к Шубину…

Славик жил в частном секторе, то есть в такой себе деревне, уютно пристроившейся под боком у станции метро. Сперва Шубин петлял по темным улочкам, потом они долго трезвонили у калитки, вызывая пароксизмы ярости у беспородного, невероятных размеров пса, по случаю ночи спущенного с цепи. Потом приковылял с фонариком очень раздраженный, очень напуганный Славкин дедушка в полосатых пижамных штанах, трогательно выглядывающих из-под накинутого на плечи бушлата; оказалось, что никакого Жени Шубина он в глаза не видел, и внук его тоже…

В конце концов разбудили Славика. Он узнал Олю и, честно хлопая круглыми со сна глазами, сообщил, что видел Женю на тренировке. Нет, завтра тренировки нет, потому что завтра суббота, единственный на неделе выходной. А в воскресенье они играют с «Зенитом». Сбор у метро «Осокорки» в одиннадцать тридцать. Вот и все.

— По крайней мере в воскресенье он точно появится, — сказала Оля, когда калитку заперли и пса снова выпустили на пост. — Он пропустит что угодно, только не игру с «Зенитом».

Шубин молчал.

Оля вытащила последнюю сигарету третьей за сегодня пачки. Теперь, когда перспектива отхлестать сына по щекам отдалилась на неопределенное время, на место картинки возмездия стали наплывать совсем другие, куда как менее приятные фантазии.

Он ничего не знает, кроме своего футбола. Ему тринадцать лет, но он ничего не знает, кроме круглого мяча и таких же, как он, чокнутых пацанов. Дом, школа, футбол; его представления о прочем абстрактны и умозрительны. Мир для него — разросшаяся до чертиков динамовская база… Дурак, сопляк, ну куда он пойдет?!

— Успокойся, — сказал Шубин.

Оля подавила приступ раздражения:

— Я спокойна совершенно. Он взрослый мужик.

— Надо, наверное, ехать на вокзал? — неуверенно предположил Шубин. — Может быть, он решил… ну, там ночуют вообще-то…

— На вокзале милиция гоняет, — проговорила сквозь зубы Оля. И похолодела от собственных слов. «Заметут», изобьют без синяков, искалечат…

Ну не станут же они хватать ни в чем не повинного парня! На нем же куртка динамовская и фирменная сумка, видно, что не беспризорник…

Куртка хорошая, сумка заметная. Могут найтись… охотники… А так как Жека сам не отдаст — могут и по голове…

— Надо ехать домой, — сказала она хриплым, не своим голосом. — И позвонить… в больницы, что ли…

— В какие больницы?! — взвился Шубин. — Прекрати истерику! Еще скажи — в морг!

Оба замолчали.

«Частный сектор» тонул в темноте. Где-то в отдалении выла цепная собака.

Перед входом в зоопарк стоя спал металлический зубр. Поблескивали медью лев и львица, отполированные детскими седалищами… В славное дело полировки вложили свою лепту и Оля, и Жека, да и Шубин, наверное. Да найдется ли в городе хоть кто-то, не сидевший в детстве на этом самом льве?

Невозмутимый Щорс перед железнодорожными кассами указывал на звезды — всегда спокойный, монументально-величественный Щорс на столь же монументальной бронзовой лошади…