Татьяна Солодкова - Витражи Страница 3

– Денис? - удивилась она мне. - Ты что здесь делаешь?

– Ухожу, - быстро нашелся я. Но тут заметил, как изумленно и восторженно смотрят на меня хозяева.

– Слышала, что ты исцеляешь безнадежных, но не верила, - прошептала Клавдия, - даже когда звонила, не верила.

– У тебя и впрямь золотые руки, - поддержал ее супруг.

Терпеть не могу, когда меня хвалят, да еще с такими обалдевшими лицами. Так, похоже, их дети сегодня не ночуют дома, это уже плюс, а то вся семья Бушковых стояла бы и пялилась на меня во все глаза.

– Чем мы можем тебя отблагодарить? - спросила Клавдия Андреевна.

– Ничем, - заверил я, - я бесплатная "скорая помощь".

– Но как же…

От ненужной благодарности меня спас звонок в дверь.

– Кажется, медики подоспели, - предположил я.

Хозяин в сердцах выругался:

– Я бы всех этих докторов…

– Эй, - напомнил я, - я, между прочим, тоже доктор.

– Дверь лучше открой! - тут же прикрикнула Клавдия на мужа, выпуская свой скверный характер на свободу.

Привычный к матриархату супруг повиновался.

– "Скорую" вызывали? - жизнерадостно донеслось от двери. В этом голосе было столько оптимизма, что хозяин все же не выдержал и не удержался от нецензурной речи, на этот раз, обложив всю нашу лечащую братию по полной программе.

Я тоже вышел в прихожую, надо было сматываться, в конце концов, и, желательно, по-быстрому.

У дверей обнаружился уже хорошо знакомый мне работник "скорой помощи", я множество раз натыкался на его работу, вернее, на отсутствие оной. Парень был года на три меня старше, значит, ему было около двадцати восьми, вечно радостный, улыбчивый, ну еще бы, чужая беда для него явно не горе. И это медик! Верно говаривают старики: куда мы катимся! В общем, для себя я уже давно прозвал этого парня коновалом.

– Вы тут разговаривайте, - влез я между руганью Бушкова, - а я пойду домой, жена волнуется.

– Ты?! - выпучил на меня глазищи "скорый коновал".

Ага, видать, и ему моя рожа примелькалась. "Ничего, - подумал я, - ты мне нравишься еще меньше".

– Я, - я нагло улыбнулся. - Соскучился?

Э-э, да что это? От "медика" явственно разило спиртным. Нет, он, что, совсем не понимает, что жизнь и смерть не игрушки? Интересно, если его стукнуть башкой об стенку, у него встанут мозги на место? Навряд ли…

Пока он ловил ртом воздух, как конь после долгого бега, в поисках наиболее эффектного оскорбления в мой адрес, я думал, как бы его проучить. По морде я, конечно, дать ему всегда сумею, но как сделать, чтобы увалень ушел с работы, выполнять которую назначат человека поумнее и поотвественнее…

Он, кажется, что-то надумал, когда мне пришла в голову идея.

Я сделал незаметное движение пальцев и практически беззвучно произнес волшебное слово. От моего действия уровень алкоголя в его крови поднялся как раз до такого уровня, при котором падают и засыпают на целые сутки, пока зверская головная боль не поднимет на ноги. Конечно, это было нечестно, но это был единственный пришедший в мою невыспавшуюся голову способ устроить так, чтобы этого молодца уволили в ближайшие сутки. Смена у него заканчивалась в 06:00 (это я уже знал), то есть через несколько минут, так что никто ничего не терял, только он - работу.

Итак, "коновал" смрадно икнул и свалился на коврик. "Приятных слов", - мысленно пожелал я ему.

– Что это с ним? - изумился Бушков.

Я пожал плечами:

– Напился. Позвоните его начальству, - и вышел вон.

– Ну что? - тревожно спросила Лена, когда я вернулся.

– Отлично, - я подхватил ее и закружил по прихожей, - все просто отлично! Я спас старушку и сделал гадость одному подонку!

Она засмеялась:

– А ну пусти меня! Его долго нет, я начинаю беспокоиться, а он там без меня гадости делает!

– В следующий раз непременно позову тебя с собой, - пообещал я, - твои гадости получаются изысканней.

– А если серьезно? - спросила она, когда я поставил ее на ноги.

Я пожал плечами.

– Я чуть не опоздал, но сейчас бывшая больная в полном порядке.

– Я рада.

– А я пойду отсыпаться, - я сделал загадочный взгляд, - ты со мной?

– Слушай, - вдруг вспомнила Лена, между прочим, совсем некстати. - А что тебе приснилось, когда ты так бурно поздоровался со спинкой кровати?

– Не помню, - соврал я - нечего ее попусту волновать - и притянул ее к себе. - Не лучше ли сейчас подумать о другом?

Интерлюдия

Юноша был странным. Так считали все, кто был с ним знаком. Просто Стас Кравченко никогда не делал того, чего от него ждали, он всякий раз выкидывал нечто такое, что совершенно не сочеталось с его предыдущим поступком. Он то делал нечто совершенно гениальное, то полную глупость, но никогда не признавал, что не прав. Это был его принцип: не поддаваться чужому влиянию. Стас мог совершить все, что угодно, но только не стать чьей-либо марионеткой.

Друзей у него не было, были приятели, завистники и враги, которых благодаря резкости характера, к пятнадцати годам у него накопилось больше чем достаточно. Он привык быть один. Мать, которую он никогда не видел и даже не знал ее имени, отказалась от него сразу после рождения. У него и фамилии-то настоящей не было: эту, очевидно, выбрали наугад. Это сейчас все заявляют, что его назвали в честь знаменитого актера…

У Стаса не было ни друзей, ни родных - никого, одиночество было не просто привычкой, а стилем его жизни. И он ежедневно заверял и себя, и других, что ему никто не нужен. Ведь, если у тебя нет близких, они не могут тебя предать и бросить, не так ли? Как-то он попытался завести друзей, но из этого ничего не вышло, Стас только еще раз убедился, что был прав в своем желании ни с кем не сближаться.

Жизнь в детском доме сделала его еще более резким, чем он был от рождения. Здесь раскисать было нельзя: старшие мальчишки всегда были готовы намылить шею зазевавшемуся. Стас и не зевал. Он с раннего детства поставил себя на такое положение, что с ним просто не связывались, ему даже кличек не давали, хотя здесь это было принято.

Но то, что Стас стал еще резче, вовсе не значит, что он озверел. Он ни разу не тронул даже пальцем ни одного младшего, не замучил ни одной дворовой кошки, хотя это было излюбленным развлечением всех его сверстников, наоборот, за кошек многие поплатились целостью лица.

Нельзя сказать, что Стасу нравилось быть не таким, как все, но сгибаться перед кем-либо было против его природы. Его любили девчонки, ненавидели большинство мальчишек, а взрослые откровенно побаивались, что же он выкинет на этот раз, и с большим наслаждением придумывали новое наказание для непослушного пацана, а слово "Кравченко" у них превратилось в нечто, напоминающее ругательство.