Дмитрий Денисов - Изначальное желание Страница 3

К тому же они, как воины, прекрасно знали, какое самое сильное оружие в этом мире. Каким оружием побеждали во все века, во всех землях и у всех народов. Да, правильно — это хитрость. Бытовая ежедневная, торговая денежная, военная стратегическая. Да мало ли какая. Но все одно — хитрость. Или, если угодно, смекалка. Хитрость же есть проявление мысли. Проявление желания. Когда кто-то желает победы, то непременно задумывается о способах ее достижения. И неважно, где происходит сражение: на поле брани, в лавке купца, в семейном кругу, или в соперничестве с природой. Везде. Вся наша жизнь есть сражение. Мы сражаемся каждый миг, каждый день, каждый год… каждую жизнь. Мы воюем с миром, с обществом, с дикой природой, с историей, с законами, с врагами, с противоположным полом, с инакомыслием, да много еще с чем. Но все это можно выразить одним — мы воюем с чужими желаниями. Стараемся скинуть с плеч бремя чужих желаний, и по возможности навязать свои. Бывает, желания наши совпадают, бывает нет. Первый исход сулит перемирие, второй конфликт. Иные, кто поумнее, притворно подстраиваются под чужие желания, дабы добиться своих.

Но самая страшная битва — битва с самим собой. Труднее всего воевать со своими желаниями. С искушениями, с соблазнами, с прихотью или блажью. Потому как здесь не поможет ни одно оружие, здесь не убережет ни один доспех. И даже хитрость тут бессильна. Невозможно обхитрить самого себя. Хотя, признаюсь честно, иной раз все же встречаются таланты. Даже гениальности. Но, разумеется, в первую очередь сами и страдают. Спасти может лишь искренность, искренность перед самим собой… Умение говорить самому себе правду, стоя перед зеркалом.

Но подобное — удел немногих. Сколько странствую по миру, но редко когда встречаю людей, способных смотреть на себя со стороны, и говорить самому себе, кто ты есть на самом деле. Еще реже встретишь тех, кто, глядя на себя, увидит нечто большее. Но не просто увидит, а пожелает быть таковым и всецело устремится к достижению своего желания. И достигнет. Вот тогда-то и становится человек героем. Истинным героем, победившим самого себя, победившим все свои слабости и пороки. Но жалок и ничтожен тот герой, кто просто называет себя таковым. Еще больше презрен тот, кто не просто называет себя героем, но безосновательно и глубоко уверен в том. Правда, презрение вызывает у таких же безосновательных героев. Герой же истинный уверен в своих силах, так как не раз уже доказал их. А если кто-то снова усомниться в нем, то он в очередной раз докажет свою правоту и проявит свою силу. Ему нет смысла кого-то презирать. Он может лишь посмеяться над глупостью. Не высмеять, но посмеяться от души. Глупость, правда, склонна видеть в том обиду. Но на то она и глупость, чтобы променять задор и смех на обиженно поджатые губы.

Да только нечасто услышишь искренний смех… Нечасто.

Я люблю смех.

Я не люблю обиду.

Я не обижаюсь.

Я смеюсь.

Стражи помалкивали, пытаясь разглядеть меня. Кто-то едва не вывалился, высунувшись по пояс. Но его с руганью лязгом и скрежетом затащили внутрь башни. В глазах привратников мелькали равнодушные звезды и желание побыстрее отделаться от незваного гостя. Но ночь — моя верная союзница, словно кованый панцирь хранила меня от горящих стрел их жадных взоров. Наконец, благодатная тишина снова в ужасе вздрогнула и поморщилась, когда в ней зазвенел неприятный голос нового стража:

— А ты кто такой? Волшебник что ли? Исполнитель желаний?

Легкая улыбка тронула уголки моего рта. Любая улыбка — тоже смех. Смех же есть глубинное желание — одно из немногих искренних. Желание видеть мир радостным и веселым. Я коротко пояснил:

— Каждый зовет меня, как хочет.

— Я же сказал тебе — проваливай! — гортанное рявканье потрясло округу.

— Да брось, — тихо прозвучал еще один голос, обращаясь к первому. — А вдруг, и правда — волшебник?

— Ты чего?! Белены обожрался?! — гневно рокотал первый голос. — Какие к чертям волшебники?! Или… ты не до конца проснулся?!

— А чего бы он по ночам шарахался? — сонно предположил второй, и продолжительно зевнул. Первый страж издевательски засмеялся и ответил за меня:

— Видать не спится. Да?!

Последнее слово он выкрикнул, обращаясь ко мне.

— Да, — спокойно подтвердил я.

Первый (судя по всему — глава), снова высунулся из бойницы и с лязгом махнул железной рукой.

— Так иди, откуда пришел, и выспись. А после поговорим. Но сначала, олух, научись со стражей разговаривать!

— А кто может научить такому? — осторожно полюбопытствовал я, нисколько не тронутый его оскорблением.

— Мы и научим! — отчеканил страж. — Правда, парни?

Ответом служил одобрительный гул голосов и басовитый хохот. Я подождал, пока они утихнут, и снова заговорил:

— Так вот я и пришел учиться.

Смех разом утих. Стражники снова высовывались из двух бойниц, со скрежетом отирая друг другу бока. Да, нечасто встретишь такого упорного глупца. По крайней мере, в их глазах я выглядел таковым. Наконец, глава привратников снова уделил мне внимание.

— Послушай, скиталец, — в его голосе сквозила явная угроза. Искренняя. — Тебе сказали, куда идти! Вот и иди!

— А куда мне идти? — обреченно молвил я.

— Ты что?! Издеваешься?! — гневно заорал страж. Казалось, сейчас рухнут навесные круглые башенки, выступающие из могучей стены. Тревожный свет нервно заметался в неприступной глубине. Кто-то дернулся, отпрянув от бойницы. Кто-то глухо стукнулся головой о верх проема (благо был в шлеме). А кто-то от неожиданности выронил алебарду — послышался громкий звон. Затем снова крик — душераздирающий и пронзительный. Судя по всему, алебарда угодила кому-то на ногу. От нового крика вздрогнули стены. Из стыков камней засочились волны нестерпимой боли. Пострадавший гортанно орал, изощренно проклиная и алебарды, и тесную келью, и хилые руки. И само собой — ночных философов. На долю последних выпала львиная часть тирады.

Содрогнулась сама ночь. Но не я. Я терпеливо дождался, когда вопли поутихнут. И, как ни в чем не бывало, продолжал:

— Отнюдь. Но мне сказали идти туда, откуда пришел. Но я не могу однозначно сказать, откуда пришел — я постоянно странствую. Быть может, когда-то я бывал и вашем городке. Поэтому я и иду туда, откуда пришел. Так что, почтенные стражи, можете смело пускать меня внутрь. Ведь это ваше пожелание.

Молчание, прерываемое всхлипами, нытьем и приглушенной руганью, длилось слишком долго. Очевидно, они не могли сразу уловить всего смысла. Зато они поняли все сугубо по-своему.

— Каков ловок-то, — раздался новый голос. — Не иначе как волшебник. Может, загадаем чего?