Инна Живетьева - Л-рей Страница 3

— Прав, — Матвей взял карты, развернул веером шесть ярких картинок. Мальчик, не отрываясь, смотрел на его руки. — А ты знаешь, что л-рей не всегда освобождает всех? Знаешь, — удовлетворенно кивнул, заметив в глазах пленника тревогу. — Я должен выбрать из вас пятерых. Только пятерых в одно новолунье, пока держится печать. Остальных — никогда, — карты с треском прошли между пальцами. — Понял, ты?! Думаешь, пять — это мало? Смотри на меня! Чего морду воротишь? Мало? А по мне — так сильно много!

Мальчишка сглотнул, но голову не опустил. Злость у л-рея неожиданно прошла. В общем-то, разве пацан виноват? Не больше, чем сам Матвей. Он аккуратно сложил карты в колоду.

— Тебя как зовут-то?

— Иволга, — купился тот на дружеский тон.

— Как?!

— Ой, ну то есть Ивон, но меня все зовут Иволга. Я пою хорошо. Я даже в ратуше пел.

Матвей ярко представил, как это было: свет из витражных окон расцвечивает белую праздничную рубашку, хохолок на затылке приглажен, новые башмаки еле слышно поскрипываю, когда маленький певец переминается с ноги на ногу. Хотя нет, этот наверняка чувствовал себя уверенно, чувствуется порода.

— Значит, Иволга, — Матвей сел, столкнул локтем колоду со стола. — А знаешь ли ты, Иволга, что л-рей — это не дар, а проклятие? Единственное проклятие, которое не может снять сам л-рей. Снять и жить, просто жить, — он не справился с тоской, прорвавшейся в голосе, и замолчал. Иволга глянул из-под упавших на лицо светлых волос. — Иногда кажется, что все бессмысленно. Все равно не сможешь освободить всех. Ни один л-рей не снимет все проклятия. Не сможет. Да и не успеет. Знаешь, сколько живут л-реи? Лет до двадцати. А потом или сходят с ума, или умирают от припадка. Вариантов нет. Понимаешь, за каждое снятое проклятие расплачиваешься такой болью…

В широко раскрытых глазах Иволги плескалось сочувствие. Рассыпанные по полу карты смутно виднелись в полумраке.

— Есть такая легенда, — снова заговорил Матвей. — Что рождаются — очень редко, намного реже, чем л-реи, — о-реи. О-рей, единственный в мире, кто может снять одно-единственное проклятие.

Иволга смотрел на умолкшего Матвея, ожидая продолжения. И вдруг побледнел, сравнялся цветом с кружевами воротника.

— Догадливый мальчик.

Фитилек свечи зачадил. Л-рей смотрел на огонек так внимательно, словно это была последняя свеча. Пламя дрогнуло и выпрямилось.

— О-рей — самое большое искушение, которое существует. — Матвей стиснул кулаки так, что ногти впились в ладонь. Его зазнобило. — А знаешь, что самое смешное? Я могу снять это проклятие! Я могу снять! — он захохотал, но испугался, что смех перейдет в слезы, и резко замолчал. — Могу снять, а могу заставить освободить меня. Могу, не сомневайся. Способы есть разные, — Матвей оскалил в усмешке зубы. — А могу продолжать тянуть свою лямку. Просто оставить одним из тех, кого не трону — и все.

Иволга опустил голову, но Матвей успел заметить мелькнувшую в глазах надежду. Задумчиво посмотрел на светлый хохолок, торчащий на затылке.

— Ты… Это все равно, что поставить чашку с водой перед умирающим от жажды и запретить пить. Всю жизнь, сколько там осталось, пока не умру, — при этих словах Иволга вскинулся и Матвей усмехнулся. — Нет, я не собираюсь пускать слюни в приюте для сумасшедших! Всю жизнь я буду помнить, что ты есть. Что можно развернуть коня… — Матвей подался вперед, смял скатерть и заговорил, захлебываясь словами. — Я всегда знал, что нет у меня другой судьбы, нет! А тут ты! И все можно изменить. Никогда больше, никогда! Ты… Это же пытка похуже новолунья!!

Иволга отшатнулся, вжался в спинку кресла. Но л-рей уже справился с собой, осторожными, медленными движениями расправил скатерть. Отвернулся, глянул в темноту за окном. Тоненький серпик месяца просматривался в разрывах туч.

— Говорят, если л-рей уходит раньше срока — ну, погибает от несчастного случая, например, — в те несколько лет, пока не найдется новый, появляется невиданно много проклятых.

Матвей оттянул ворот камзола. Кто бы мог подумать, что Крей умеет так красочно рассказывать. Точно не дед его или прадед, а сам все видел: города, полные мертвецов, и леса, отвоеванные оборотнями. Чума и мор. Шесть лет без л-рея. "Время проклятых".

— Вот интересно, а если заставить о-рея…? А, Иволга?

В глазах мальчишки плеснулся страх — за себя или за других, Матвей не понял. Да и не хотел вглядываться.

— Молчишь. И молчи. Это право л-рея — решать.

Снова качнулось пламя на догорающей свече.

Крей разрезал веревки, покачал головой, глядя на запястья. Матвею и смотреть не нужно — знакомая тягучая боль подсказывала, что стер. Может, попробовать в следующий раз кожей обвязать? Но тогда веревки скользят. Облизнул губы, поморщился от вкуса крови.

— Я сейчас передохну немного, а потом хочу переговорить с бароном. Уже рассвело?

Крей кивнул:

— Он все равно не спит.

Матвей сполз с лавки, скорчился в углу комнаты. Боль толчками покидала тело. Хорошо, что есть Крей. Не хочется, чтобы кто-нибудь еще видел л-рея в таком жалком состоянии.

Горячий лоб уткнулся в колени. Под воспаленными веками плясали разноцветные отблески, точно яркий солнечный свет падал сквозь витражное стекло. Матвей зажмурился плотнее, и в бархатной тьме мелькнул огонек догорающей свечи.

Барон действительно не ложился: глаза покраснели, и он все время давился зевотой. Ужин, плавно перетекший в завтрак, давно остыл, и суп подернулся пленкой застывшего жира. Матвей торопливо отвел глаза: как обычно, наутро при виде еды подташнивало. Садиться л-рей не стал, вынудив и барона вылезти из-за стола. Боится, это хорошо.

— Вы знаете, что я снял только пять проклятий.

Хозяин города закивал и впился в л-рея взглядом. Сильно боится.

— И вы уже знаете, кто не побывал в той комнате, — Матвей зло усмехнулся про себя. Еще бы не знать, отследили обязательно! — Тот парень, ну, самый старший, — оборотень.

Барон сморгнул, на мгновение отвел взгляд в сторону. Матвей кашлянул, прочищая горло от противного комка: не успеет л-рей со спутником выехать за ворота, как начнут смолить бочку. Надо хоть раз остаться — устало подумал он, допить свою чашу до дна. Но только не в этом городе.

— Кстати, барон, бочка должна быть только одна, — толстяк снова скользнул взглядом в сторону. — Я потратил много сил, чтобы освободить пятерых, и мне будет очень жаль, если мои старания окажутся напрасными. Очень жаль, — привычно выделил Матвей голосом. — Псы знают многое, барон. Не забывайте об этом.

Ненависть все-таки прорвалась, взгляд градоначальника воткнулся в л-рея раскаленными гвоздями. Матвей устало приподнял бровь: ну, что скажете? Нет, все-таки барон не глуп.