Татьяна Мудрая - Люций и Эребус Страница 3

— Я обязан тебе докладываться? (Жесткие черные лохмы волос, узковатые карие глаза на сливочной коже с солнечными крапинами, которые вроде как стянули на себя весь его загар, отмечал про себя Люций.)

— Нет, конечно. Правда, я и вообще не ожидал такой удачи. Что проснусь.

— Объяснись.

— Конечно. Только вы, будьте так добреньки, хоть слово в ответ.

Он поневоле начинал уже нравиться — своим… гонором.

— Ну, я не желал ни того, что случилось, ни того, как это случилось, если тебе это хоть чем-нибудь поможет.

Юнец кивнул и потуже запахнул ворот куртенки на шее, будто озяб.

— Ваш летучий островок никто из людей напрочь не видит, а я искал. Сам не знаю что — проблески, что-то вроде цветных спектров, миражей… Вы понимаете эти слова?

Люций кивнул.

— Я еще с детства искал что-то вроде того айс… ледяной горы, на которую наскочил плавучий корабль по имени «Титаник». Особенно после того, как лет тридцать назад в склон вашего вулкана врезался летучий корабль новозеландцев. Там еще двести пятьдесят семь человек расшиблось.

— Не мешай сказочные термины со своим молодежным арго, — сухо ответил Люций. — Я гораздо умнее, чем ты полагаешь. И крушение аэробуса чувствовал всем телом — тогда я еще спал не так крепко. На утреннем небе незадолго до того шла удивительно красивая игра света. Столбы, круги, мерцания — они никогда не предвещали доброго. Говори далее!

— Ну, меня навели. Мои… знакомые. Словом, мы сначала сделали то, до чего никто не додумался, — поставили прямо над лавой вертолет и спустили туда метров двести троса с вольфрамовой нитью. Трос прошел без задержки и в самом низу расплавился.

— То есть меня с моим островком попросту нет.

— Когда я вас не вижу — да.

— Кажется, у вас, людей, это именуется «субъективный идеализм» и «берклианство».

— Не в том дело. Я понял, что барьер между вами и миром — временный. Ох нет, простите: временной. Расхождение примерно в ноль целых, ноль две тысячных секунды. И разорвать его можно лишь тому, кто к течению часов безразличен. И лишь в тот момент, когда он в самом деле безразличен. Если я вижу — и когда я вижу…

— Хватит, я понял. А как ты забрался на высоту?

— Взлетел, — коротко пожал плечами юнец. — Кажется, у вас, созданий ночи, это называется «левитация».

Теперь он стоял в воротах своего утлого жилища, занимая весь проем.

Щуплый, росточком едва по плечо хозяину, но имеющий такой вид, будто для него исполнилось самое заветное.

— Мне теперь придется много вам объяснять. Ну, то есть, если в первые же минуты вы меня…

— Не мямли. Если ты, по счастливой случайности, останешься мною нетронут. Это ты хотел сказать?

— Да. Для того я и подобрался не к самой границе ночи, а на пару суток ее раньше. Посмотреть, как и что. Только вот ваших котов не учел.

— Сильно подрали? — осведомился Люций, уже почти смеясь в душе.

— Нет. У меня запасная сменка была. Я не думал, что у вас тут такие тропики. Палатку еще взял, зимний спальник и одеяло — хотел перемогнуться. А вот еды у меня почти не было.

— И как ты от одного этого не помер за время осадного сидения, — Люций всё более проникался абсурдом ситуации.

— Мыши выручили. Я от них котов отвел, а потом они меня в свои закрома пустили. Кашу варил на костре.

— Угу. В ладонях.

— Зачем? Котелок у меня тоже имеется. И термокружка.

Тут до парня дошло, что кое-что неладно в их задушевной беседе:

— Ой, через порог толковать — плохая примета и неуважение. Я мог бы вас к себе пригласить, но… вам же на пороге кланяться придется.

— Долго тебе еще?

— Это как сказать. И о чем.

— Тогда пойдем ко мне. Я — Люций.

— Знаю. А мое прозвание — Владислав Кугаевских. Слава.

— Поляк, что ли?

— Скорее якут и сибиряк. Мама моя за потомка польских ссыльных вышла. Русские цари в девятнадцатом веке весь полюс холода набили разгромленными повстанцами. Знаменитый словарь якутского языка Пекарского — слышали? Тоже «еще Польска нэ згинела».

Тем временем они неторопливо шли по направлению к дому. Слава озирался вокруг, по временам издавая тихие восхищенные вопли:

— Как чудесно: икэбаны эти из бутонов и ветвей ракитника. Бонсаи прямо в открытой земле! Гранитные валуны среди подушек мха! И острая кость земли, что рвет цветущую ткань жизни.

— Ты напрасно тратишь на меня свою лесть. Ваши человеческие сады и парки куда богаче — я видел их образы.

— Я не льщу, что вы! В земных садах бывает очень нарядно, очень изысканно или изящно и вместе с тем просто, но здесь сама природа по своей воле творит красоту и гармонию. Вы ведь только что проспали полгода, а ничто не нарушено. Правда же… мессер Люций?

Дошли, устроились на низком пороге.

— Едой и питьем я тебя угощать не стану, — сухо заметил Люций. — Сам не ем и другим не даю.

— Понимаю, — кивнул Слава.

— Ты понимаешь и видишь слишком уж много. Что средь ночи, что средь бела дня, как говорится. И как давно ты, такой чистый мальчик, с вампирами якшаешься?

— Не очень, — спокойно ответил юноша. — С первого курса Московского геологоразведочного. Мы с моим земляком…

Он глубоко вздохнул.

— У Валерия сразу завелась девочка из Ленинского Педагогического. В чужие общежития нашему брату ходу после двадцати двух ноль ноль не было, так они по Усачевке гуляли, по кривым переулкам Малой и Большой Пироговок, около больниц, моргов, заводов и старого троллейбусного депо, его года три назад еще до основания разрыли. Глухая кирпичная стена в три, что ли, метра высотой, человек ее и не перепрыгнет. И вот там на них весной два местных кровососа наскочили. Его только одурманили, чтобы столбом стоял, а ее… в общем, извращенно высосали у него на глазах. Просто на клочки порвали. И удрали с первым рассветным лучом.

— Вам захотелось отомстить?

— Ему. Я попробовал сначала заявить в милицию — как о людях, конечно.

— Не поверил дружку-то?

— Не знаю. У Вальки голова всю жизнь была светлая. Что-то он точно еще раньше знал, и верно… В тот день прибежал в общагу совсем без ума, еле уняли его. А когда поуспокоился, я ему и говорю: погоди днем рыскать и колом размахивать, а ночью с канистрой подстерегать. Хоть до следующего дня погоди.

— И утром…

— Мы прямо на первом этаже обитали, внизу. Ровно в четыре утра, еще только рассветать начало, — хорошая горсть песка в окно. Мы выскочили, как ошпаренные, мимо спящей вахтерши в палисадник, а там…

Слава нервно сглотнул.

— Один из этих, голый и крепко связан чем-то вроде волосяного аркана, какими у нас на празднике Ысыах лошадей в табуне ловят. И тут как раз солнце, робкое такое. Вмиг сгорел на наших глазах и мелкой трухой рассыпался.