Константин Бояндин - Ступени из пепла Страница 3

— Что… — и тут до меня дошло. Никто не смеет видеть, как Светлая снимает что-нибудь из личных предметов одежды. Владычица Света, как я устала от всего этого.

Я стянула, помогая себе зубами, перчатки и бросила их на пол, вместе с шапочкой. Тряхнула головой (огнём ожгло затылок). Хлопнула в ладоши и закрыла лицо ладонями.

— Жива, девочка? — голос дяди. Нисколько не изменился — спокойный, уверенный. Вокруг меня поднялась небольшая суматоха; интересно, если бы я не смогла подать знак, что разрешаю к себе прикасаться, что — дали бы истечь кровью?

— Жива, дядя, — отозвалась я. Остальные — судя по репликам, врачи — делали своё дело. Ну хоть им не нужно разрешения на каждое прикосновение ко мне — врачам позволено всё. А дядя, похоже, так и сидит, закрыв лицо ладонями. — Что случилось?

— Деревья рухнули, — последовал ответ. — Десяток деревьев, прямо на дорогу. Говорят, порывом ветра повалило. Если бы ты не приказала водителю остановиться, мы бы с тобой уже в другом месте разговоры вели.

Я едва не подскочила, но мне не позволили, — без слов, просто дали понять, что двигаться не стоит. Голову пекло немилосердно, а также — правый бок и левое бедро.

— И всё?!

— И всё. А что, мало? — дядя, похоже, в маске, судя по звуку усмешки. — Видела бы ты эти деревья. Мне показалась, что… — дядя замолчал. — Ладно, дома поговорим.

Как же, поговорим мы дома…

— На меня, наверное, смотреть страшно, — предположила я вслух. Завтра выпускные торжества, а три дня спустя — Праздник Возрождения. В обоих случаях мне предстоит появиться перед большим скоплением народа. Причём перед телекамерами. Хороша я буду!

— Не беспокойтесь, Светлая, — кто-то из врачей. — Завтра к обеду будете в полном порядке.

— Хорошо бы, — я опустила голову. Вот как. Что, призрака видела одна лишь я?

— Лучше о другом думай. За нами ещё два автобуса шло, ты много жизней спасла. Отдыхай. Помолчи немного. Я никуда не ухожу.

— Никаких успокоительных, — буркнула я.

— Слушаюсь, Светлая, — отозвался женский голос почтительно.

2. Забытый талисман

Разумеется, разговора с дядей не вышло. Дома у меня другие порядки, ритуалы и церемонии. Теперь мне придётся бывать здесь чаще раза в две недели. Уж не знаю, что меня ждёт в ближайшем будущем, но…

Бежать, повторила я как заклинание. Не забудь. Не подавай виду, Светлая, тебе надо продержаться до Праздника Возрождения. Потом — никаких обязательств. Ни перед кем. Хватит с меня указаний.

Мой выпуск отметили, признаться, очень скромно. С одной стороны, завтра я смогу повеселиться на славу — выпускной вечер! С другой — наглядно показано, что никакого, ну совсем никакого значения мой выпуск для семьи не имеет. Так, дитя потешилось свободой. Теперь пора разом повзрослеть и привыкнуть к тому, что свобода окончилась. Я привычно «отчиталась» (действительно привычно; за шестнадцать лет ко всему привыкаешь) во всём, что произошло, не стараясь ничего утаивать. Хоть мысли тётушка читать и не умеет, а мелочи, о которых она спрашивает, легко перепроверить.

Печально это… обоняние говорило мне о раздражении, равнодушии и утомлении собравшихся. Как же так?

На дядю Хельта за столом никто не обращал внимания. Тётушка не раз говорила, что для пьяницы и неудачника этот наш родственник слишком хорошо сохранился. Вот и сейчас — формально его приняли, препроводили к нужной части стола. Ну, хоть не отправили ужинать с прислугой. Вот и весь разговор, дядя, подумала я. Теперь, когда она знает, что ты здесь, выставит охрану — чтобы близко не подпускать. Правда, последние три года моя охрана практически не сопровождает меня. Ну, или они научились становиться невидимками.

Тут я вспомнила о призраке и вздрогнула. Тётушка, естественно, вопросительно подняла брови, и я нехотя сообщила, что голова ещё немного ноет.

— И зачем тебя только понесло в этот автобус!

— Добрый знак, сестра, — неожиданно отозвался дядя с другого конца стола. Вот слух! И голос! Хоть и ощущается, что навеселе, а ровный и сильный. — Знаешь, как довольны сограждане! Теперь никто не посмеет сказать, что мы — горстка суеверных стариков.

— Попробовали бы сказать, — усмехнулась тётушка. А я едва не разинула рот. Она ему ответила! И стерпела обращение «мы»!

В конце концов, я поднялась — пусть дома передо мной никто не склоняется, но традиции, чтоб им провалиться, соблюдаются. Тут же поднялись все. Я успела заметить, что дядя посмотрел в мою сторону, но не подал виду. Даже не подмигнул. Я отвернулась, кусая губы. Как тогда, в автобусе, я чуть не расплакалась.

Время изменяет человека. «Дядя, я хочу странствовать! — Да, малышка, ты сможешь уплыть, куда захочешь. — Но тётя меня не отпустит! — Я помогу тебе, Светлая…»

Равнодушно сорвала шапочку и перчатки, что полагалось надевать перед ужином, бросила на поднос склонившей голову служанки. Всё это театр, обман, вся эта «любовь города». Что я, не смотрю телевизор? Прекрасно знаю, как всё это достигается. В Университете некоторые почти открыто называли меня марионеткой. Иногда не особо заботясь, чтобы я не слышала.

Наверное, они правы. Дядя мне уже не помощник. Всё равно сбегу.

Иначе…

Что будет дальше — я догадываюсь. Улыбнуться одному, поговорить «медовым» голосом с другим, «подставить ушки» третьему, родить ребёнка от четвёртого. И так далее. Хорошая вещь — традиции. По которым до совершеннолетия (через пять лет) я могу потерять всё, включая титулы, деньги, репутацию просто по воле тётушки или её старцев-аристократов. Достаточно несколько раз проявить неповиновение.

Буду кормить синиц, излечивать лжебольных от болезней прикосновениями, говорить вдохновенные речи перед согражданами. Подвиг однообразия, вспомнились слова. Сагари, философ прошлого века. Или поэт?

С каменной улыбкой на лице я отворила дверь в свои комнаты и отпустила Миан, служанку. Прикоснулась ладонью к её щеке — благословение — и заметила робкую улыбку в ответ. И она верит! Неудивительно, иначе бы ей здесь не служить.

Ещё есть теплица и цветы в ней, но туда не пробраться незаметно.

Сняла, наконец, сапожки. И, закрыв лицо руками, заплакала. Беззвучно, без слёз. Пришлось научиться. И часто, ох, очень часто тренироваться.

В среднем — раз в две недели.

Никак не могла заснуть.

Телевизора в моих комнатах нет — не пристало девице благородного происхождения таращиться на картинки, повествующие о всеобщем упадке, разврате и насилии. О видео я даже не упоминаю. Музыку слушать можно — но не здесь, а в музыкальной комнате. Нет, спасибо.