Александр Лукьянов - Раб сердец Страница 3

Но что начиналось в то утро? Что праздновалось, что собрало на площадь такое множество зрителей?

Зуд Крысень и его послушный прихлебай Хорь Головастик надумали отметить очередное «знаменательное событие» — восьмидесятый день рождения Пьюна Громоздилы, их предшественника. (Сам Пьюн уж четыре года как успел помереть, не успев протрезветь.) Зуд и Хорь несколько недель назад приказали объявить, что в протяжение трех дней мохничам предстоит наслаждаться зрелищами и пировать за счет государства.

Вчера на берегу Мохны-реки были накрыты под открытым небом столы. Обитатели столицы обоих полов, всех возрастов и состояний угощались кашами, тёртой редькой, соленьями и лепёшками с маком до полуночи. Но главное — было море разливанное браги, так что гулянье в память Пьюна вылилось в невообразимую пьянку.

Впрочем, даже в прикормленной лешелюбами Мохне нашлись недовольные, не польстившиеся на дармовые харчи и выпивку. Они ворчали: «Благодетели! Отдают левой рукой сотую долю того, что награбила правая.» Но подавляющее большинство мохничей, совершенно не питая никаких тёплых чувств ни к покойному Громоздиле, ни к очень успешно здравствующим Крысеню и Головастику, тем не менее, невозмутимо поглощали предложенный им корм и хмель. Да и с собой прихватывали — то тут, то там простолюдины, для которых не было мест на скамьях и которым приходилось устраиваться под крепостной стеной, доставали стащенную вчера снедь. Ели с большим вдохновением, гасили похмелье пивом, перебрасываясь непристойными прибаутками и похабными шуточками.

Гости почище держались, ясное дело, обособленно от черни, вели светскую беседу, являя собою воплощённое изысканное воспитание. Эти, конечно не опускались до притащенных из дому лепешек и пирожков. Чтобы побаловать жен и детей исполненные достоинства знатные мохничи небрежными знаками подзывали торговцев и покупали весьма недешевые лакомства — так чтобы все видели. Для себя же отцам семейства приходилось подзывать продавцов каменьградского пенистого пива.

Тяжёлое одеяло туч и не думало сворачиваться, однако, озарённое сверху осенним солнцем, неохотно светлело. Дождя, как стало совершенно очевидно, не предвиделось.

Взгляды собравшихся всё чаще нетерпеливо устремлялись в сторону возвышения у трёхцветного короба. Ждали появления «сладкой парочки», как многие двусмысленно называли Зуда Крысеня и Хоря Головастика.

И вот на скамьях для избранных послышались шумные и дружные рукоплескания, с занятых простым людом откосов у стены крепости ответили нестройным хлопаньем в ладоши: в крепостных воротах появился Зуд Крысень.

Этому щуплому невысокому человечку было тогда пятьдесят девять лет. Шёл он подчёркнуто деловитой походкой, с отработанным выражением державной озабоченности и утомления на заострённом личике. А личико — наряду с характером — и послужило причиной для клички «Крысень», полученной Зудом еще в детстве.

Детские прозвища, как правило, беспощадно метки, злы и очень обидны. Мальчишки крайне редко отличаются тактичностью, и тут был как раз такой случай. Как в обучалище, так и в дворовой ватаге сверстники недолюбливали чахлого остроморденького и редковолосенького Зуда. Насмешливо отказывали в дружбе. Иногда за дело, а чаще — незаслуженно били его. Зуд вырос озлобленным на весь мир. Не случайно он стал обучаться особому искусству драки, позволявшему слабому бойцу одолеть более сильного, но неподготовленного. Не было случайностью и то, что, повзрослев, Зуд стал работать в службе сыска неблагонадёжных в Озёрном Городе. Но и там к нему относились с пренебрежением, доверяя лишь опросы шлюх, посетители которых в нетрезвом состоянии распускали язык и болтали лишнее о Чёрной Власти.

Так бы и застрять Крысеню на нижних ступенях служебной лестницы, да помогла Война Кольца и падение Чёрного Властелина. Зуд правильно оценил обстановку, ушёл из разваливающегося Чёрного сыска, пристро-ился к одному из самых заметных лешелюбов и казнокрадов той смутной поры, занимавшемуся главным тогда делом: разворовыванием народного добра. Куски пирога со стола начальника перепадали и ему, так что скоро он стал весьма состоятельным. Перебрался из Озёрного Города в столицу. Незаметно прирос к своре прихвостней Пьюна Громоздилы, которого лешие и водяные сделали первым Наместником так называемого Большерунийского Независимого Народоправия. Потом непрекращающиеся дикие выходки никогда не трезвеющего Громоздилы так настроили против него рунцев, что лешие решили заменить Пьюна кем-нибудь поприличнее.

Тут-то в поле их внимания вовремя вынырнул Зуд Крысень. Нет-нет, если особым умом мелкий сыщик никогда не блистал, то отказать ему в хитрости и расчётливости не мог никто. Стоит ли удивляться, что именно его лешие поставили вторым по счёту Наместником Большерунья?

Хитростью и предусмотрительностью следует считать и то, что Зуд Крысень неожиданно для всех на четыре года временно отрёкся от власти Наместника, заменив себя Хорём Головастиком и, словно в насмешку, назвавшись его заместителем. Впрочем, понятно, что отречение произошло лишь на словах, а на самом деле Зуд держал Хоря на коротком поводке. Хорь поклялся через отпущенный ему срок безропотно вернуть Зуду кресло Наместника, пересев на место заместителя.

Зуд всегда уделял много времени и труда изучению поведения в обществе, различных приемов подчинения окружающих своему влиянию и добился немалых успехов. Где бы ни появлялся Зуд, каждое его движение было преисполнено уверенности, значимости и усталой мудрости. Однако, как ни трудились лучшие актёры, у которых он брал уроки поведения на людях, его маленькие глазки-бусинки так и не утратили выражения подозрительной и злобной насторожённости. А в речи порою прорывались словечки и обороты из подворотен Озёрного Города — то он грозил утопить недругов в уборной, то обещал осчастливить народ «по самое не хочу».

Одежда Крысеня неизменно была тёмно-серого цвета, но зато пошита столь обдуманно, что скрадывала плюгавость осанки. Единственным украшением, которое себе позволял Крысень, подчёркивавший свою мнимую скромность, был браслет на правой руке, изредка выглядывавший из-под рукава. Он был изготовлен из редкого металла — истинного серебра, или на языке леших «мифрила». На вправленном в браслет огромном рубине была выгравирована единственная буква — «Я».

Рукоплескания вызвали улыбку на остреньком личике Крысеня, он приветливо помахал рукой собравшимся, мысленно обозвав их «безмозглыми баранами». Мысленно, ибо еще в юные годы, проведённые в сыске, усвоил — ничего лишнего нельзя произносить даже беззвучно, в толпе может отыскаться глухонемой, читающий по губам.