Борис Сапожников - Шпионаж под сакурой Страница 3

— Тогда мне совсем непонятно, зачем надо было затевать эту дуэль, — развёл я руками.

— Почти все девушки из труппы, да и не только, — объяснил Ютаро, — нашли себе занятие, которое помогает им отвлечься от мрачных мыслей. Накадзо-доно, например, пьёт уже который день, с этим я ничего не могу поделать, как бы ни хотел. От выстрелов Марининого револьвера уже уши у всех болят. Асахико-кун ушла с головой в светскую жизнь. Наэ-кун… — он запнулся, — в общем, я не знаю, где она пропадает. Готон-кун тренируется целыми днями. Сатоми-кун, видимо, хотела поступить так же, но у неё ничего не выходило. Я просто решил ей в этом помочь.

— И только, Ютаро-кун? — усмехнулся я. — Сатоми-кун девушки симпатичная, ты — парень молодой, и твой интерес к ней вполне понятен. — Я подмигнул ему, состроив скабрёзную рожицу.

Юноша, ничего подобного от меня явно не ожидавший, вспыхнул, хоть прикуривай. Я рассмеялся, впервые за долгие дни у меня на душе стало как-то очень легко. Я откинулся на траву рядом с Ютаро и так же, как он, закинул руки за голову. Мы лежали на холодной земле, трава была жухлой и как-то мёртво шуршала, когда я менял позу. Небо над нами медленно выцветало, потом начало наливаться закатным багрянцем. Стало совсем холодно, мы, не сговариваясь, поднялись, отряхнули одежду и направились в театр, надеясь на горячий ужин.

На следующее утро Накадзо лично заявился ко мне. Я только собирался бриться, что было достаточно сложно. Лицо моё пострадало в предыдущие дни, все эти ссадины и синяки, скоблить его — не только долгий, но и болезненный процесс. К нему я решил подготовиться поосновательней, долго правил бритву на ремне, разводил мыльную пену, тёр подбородок, размышляя, может быть, не так и сильно я зарос, и можно показаться на глаза Накадзо в таком виде. Но антрепренёр сам развеял мои сомнения.

— Брейтесь скорее, Руднев-сан, — бросил он. — У нас около четверти часа, так что стоит поторопиться.

— Ясно, — кивнул я и удалился в туалетную комнату с полотенцем через плечо.

Пожилой человек в белоснежном костюме с аккуратно расчёсанными волосами и густыми бакенбардами, весьма удивительными для японца, мог быть только тем самым хакусяку, о котором упоминал Юримару. Взгляд синих глаз просвечивал, словно рентгеновский аппарат. Накадзо и я молча стояли у входа в кабинет антрепренёра, предоставляя право первого слова самому хакусяку.

— Итак, Накадзо-сан, — произнёс он, — это и есть тот самый кандидат в пилоты?

— Руднев, — представился я, поклонившись.

— Вы служили в механизированных войсках, верно? — продолжал допрос хакусяку, не соизволивший представиться в ответ.

— У нас их называют войсками БМА, — поправил его я и, опережая новый вопрос, сказал: — Служебная категория шесть — помощник командира батальона.

— Какое это получается звание? — заинтересовался хакусяку, и это была первая эмоция, которую он проявил с начала разговора.

— Тюи или тайи, — прикинув, ответил я.

— Боевой опыт на БМА у вас, как я понял из вашего дело, имеется, — словно бы самому себе произнёс хакусяку, — однако есть ли у вас опыт командования, там не значится.

— Есть, — кивнул я, — но невеликий. Только одна реальная боевая операция в двадцать первом. Нас перебросили в Петроград после Перекопа и Польской войны. Я был сильно ранен тогда и признан непригодным к строевой службе, потому меня, как грамотного и более-менее образованного командира Красной Армии отправили осваивать трофейные БМА. Их тогда все мехами называли.

— Расскажите подробнее об этой операции, — сказал хакусяку.

Теперь пришёл мой черёд погружаться в воспоминания.

Комроты Костиков хлопнул по борту БМА и бодрым голосом бросил мне:

— Ну что, красный конник, лошадок этих мы вроде объездили, теперь в драке проверим.

— Пошёл ты, пешка, — отмахнулся я, нервно закуривая папиросу, — по морде давно не получал. — Не то чтобы мне хотелось грубить ему, просто нервы сдавали.

Сегодня, шестнадцатого марта, нам предстояло высадиться с дирижабля «Смерть капитала» на Кронштадт. Восставшая крепость держалась уже несколько месяцев, выстояла, не смотря на все штурмы, и потому было решено десантировать на форты три трофейных меха, которые мы осваивали в нашем недавно созданном КБ. Командарм Тухачевский требовал больше мехов для решительного штурма, однако пилотов на них было всего трое. Я, комроты Костиков и старший комвзвод Макаров. Я позже всех присоединился к пилотам-испытателям КБ, сразу с Перекопа попал туда.

— Хватит ругаться, товарищи средний комсостав, — остановил назревающую ссору Макаров. — Нам минут через пяток в драку плечом к плечу, а вы собачитесь. Негоже это, товарищи средний комсостав.

На него гнетущая атмосфера десантного трюма «Смерти капитала» действовала иначе, чем на нас с Костиковым. Комвзвод стал жутко многословен, как тот дурной комиссар перед наступлением на Варшаву.

— Двухминутная готовность! — ожил динамик на стене. — Пилотам занять свои места в БМА.

Я никак не мог привыкнуть ни к новым названиям наших мехов, ни к самой аббривеатуре БМА. Имена мехам дали в соответствие с исторической обстановкой — два французских «Chevalier»-а превратились в «Большевиков», на их плечах теперь красовались красные звезды, а британский «Hellhound» — в «Пламя Революции». Его пилотировал комроты Костиков, нам же с Макаровым достались «Большевики».

Я забрался в тесное нутро меха, закрыл люк, поёрзал, устраиваясь поудобнее, что было практически невозможно. Руки привычно легли на рычаги, ноги упёрлись в педали. Вести огонь из двух пулемётов «Максим», установленных на руках моего меха, я мог, нажимая на педали, рычаги же служили для управления.

— Готовность! — снова ожили динамики. — Заходим на Кронштадт.

Не прошло и минуты, как днище трюма пошло вниз, и мехи начали плавно скользить по нему на небольших колёсиках. Я нервно теребил пальцами рукоятку, отвечавшую за раскрытие крыльевого модуля. Это был один из первых наших опытов по воздушному десантированию. Кажется, в девятнадцатом веке это называли немецким словом ландунг. На плечи мехов укрепили пару крыльевых модулей с небольшими винтами на электромоторах. Сейчас, из-за тесноты в трюме дирижабля, крылья были сложены, расправлять их мы должны непосредственно перед десантированием. Что было в нашем деле самым опасным, если вдруг механизм сработает неверно, мех отправится в свободное падение с высоты в полверсты, пилот при этом с гарантией превращается в фарш.

Первым шёл мой мех. Я развернул его, дождался, когда он почти скатится с края открывшегося днища, и рванул рычаг раскрытия крыльевого модуля. Тут же затрещали электромоторы, загудели винты, словно невидимая рука подхватила меня, удерживая в воздухе. Заложив лихой вираж, от которого кровь застыла в жилах, я начал планировать на Кронштадтские форты. Вскоре меня нагнал второй «Большевик». Более тяжёлый «Пламя Революции» стартовал последним, чтобы не оторваться от нас ещё в воздухе. Без прикрытия он воевал не то чтобы хорошо, бак с горючей смесью вполне можно было прострелить из винтовки или пулемёта, а вторым оружием его был здоровенный дробовик, стреляющий мощно, но чрезвычайно редко. Это делало «Пламя Революции» очень уязвимым и без прикрытия он воевал недолго.