Ольга Онойко - Море Имен Страница 3

— Ага, — сказал Алей. — Лёнь, а вам оценки объявили уже?

— За четвёртую четверть объявили, а за год ещё нет. Но и так все знают же, — Клён засмеялся. — За год потом торжественно скажут. А мы не учимся уже, непонятно чем занимаемся, завтра вот день здоровья объявили. Сказали, мы в лес пойдём, а училки злятся, потому что им тяжело по лесу прыгать, говорят, так что мы, наверно, не пойдём, или только с физруком кто-то пойдёт, а я не хочу с ними, я хочу с Инькой гулять пойти…

— А у Ини сколько троек в четверти? — коварно вклинился Алей.

— Да одна только! — ляпнул Клён.

После чего вытаращил глаза и залился пунцовым румянцем, осознав, что с потрохами сдал лучшего друга.

— По математике? — скорбно спросил Алей.

Лёнька приуныл. Он подёргал Лушу за поводок, оттащил от чьей-то метки в траве и велел сидеть. Колли послушно села и зевнула, а Комаров собрался с духом и самоотверженно заявил:

— Ну и что?! У меня вот две тройки! По русскому тоже!

— Тьфу на вас, — проворчал Алей.

Он не мог не смеяться.

Комаров почесал облупленный нос и развёл руками. Потом глянул на Алея исподлобья, подумал немного и закинул удочку:

— Алик, а ты больше не будешь со мной заниматься?

— Ты с ума сошёл. У меня в институте сессия, диплом на носу и работа ещё.

— Ты понятно объясняешь, — уныло сказал Лёнька.

— Ладно тебе. Не ной, горе луковое. Мой тебе совет, — Алей напустил на себя умудрённый вид, — возьми учебник и включи мозги, — и он легонько ткнул Комарова пальцем в лоб.

Комаров тяжело вздохнул.

— Угу… только там всё непонятно написано, даже Верба, ну та девчонка, с которой я потом после тебя занимался, она не всегда понимала, это всё новые учебники, говорят, дурацкие!

…Алей медленно шёл вдоль края газона. За изгибом дороги уже показалась следующая автобусная остановка. Кругом бегала Луша, обнюхивала все, что попадалось на пути, погавкивая и задирая лапу. Светило солнце. Клён говорил-говорил беспрерывно, как Медвежонок из мультика: то шутил и сам смеялся, то огорчался каким-то неурядицам своей детской жизни и тут же забывал о них ради чего-то нового…

И внезапно Алей осознал, что во всём этом казалось ему странным.

Лёнька сейчас приставал к нему потому, что ему было скучно.

Лёнька гулял в одиночестве…

— Лёнь, — сказал Алей, прервав комаровскую болтовню, — а почему ты не с Инькой гуляешь?

Клён замолк мгновенно. Насупился, отвёл взгляд, сцепил пальцы. Луша сунулась носом ему в руки, он оттолкнул её.

— А Иня дома сидит, — как-то очень серьёзно сказал Лёня, и Алей заподозрил неладное. — Он второй день гулять не ходит. Он расстроился очень.

— Расстроился?

— А его постригли.

Алей озадаченно уставился на Комарова.

— Не вижу связи.

Комаров вздохнул.

— Ты понимаешь, Алик, — начал он, остановился и почесал в затылке, подбирая слова: — Инька, он это… ну, короче, у него волосы отросли, он их в хвост завязал. В маленький такой.

— И что?

— Ну мама, то есть его мама, то есть ваша мама, тётя Весела, она увидела и сказала, что надо постричься. А Иня сказал, что не хочет стричься, потому что хочет хвост длинный носить, как ты. А дядя Лёва сказал, что надо быть как пацан, а не как девчонка. И повёл его и постриг налысо.

Алей поднял бровь.

— Вот как.

— И Иня расстроился очень, — Лёнька мучительно скривил рот, переживая чужое горе как своё. — Гулять не хочет. Я говорю — ерунда всё, а он говорит — не ерунда, и вообще дядя Лёва хочет его в другой класс перевести, в кадетский, чтоб он был типа как пацан, а не типа как-нибудь, и хочет заставить фамилию поменять…

Сердце Алея ёкнуло.

— Вот как, — повторил он, мрачнея.

«Значит, повёл и постриг, — он скрипнул зубами. Перекинул через плечо собственный вороной хвост, медленно накрутил волосы на палец. — Мама, почему ты промолчала? Ладно Инька, он маленький. Почему ты позволила?!»

На курносое лицо Лёньки тенью легли печаль и тревога.

— Алик, — сказал он. — Ты это… Неужели Иньку правда в другой класс? Как же мы тогда будем? Мы же всегда вместе.

Луша заскулила, глядя на Алея так, будто что-то понимала в разговоре.

— Нет, — хмуро ответил Алей. — Если Иней сам не захочет — никто ничего не сделает.

— Он не хочет! — встрепенулся Комаров, — не хочет!..

— Да знаю я, — Алей вздохнул. — Я с дядей Лёвой поговорю, Лёнь. Тоже мне, нашёл маленького, обижать можно…

— Да! — Лёнька задохнулся от возмущения. — Тоже мне!.. Алик, а…

— А ты не шуми, — сказал Алей, не глядя на него. — Ты не доставай Иньку с этим, ладно? Видишь же, как он переживает.

— А я говорю — ерунда всё! — завёл старую пластинку Комаров.

— Нет, не ерунда.

— Ага. Я знаешь что решил? Я решил, если его в другой класс переведут, я папку попрошу, чтоб меня тоже перевели! Чтоб меня тоже постригли!

— Тьфу на тебя…

Лёнька замолчал и несколько минут тёрся рядом тихо, понурый. Луша поскуливала и совалась под руки то к хозяину, то к Алею, но на неё не обращали внимания.

Набежали белые облака, застили солнце. Лес загудел под ветром, клонясь над пригорками и оврагами. Пронеслась машина, ярко-алая, красивая как бабочка, — и снова всё стихло. Алей подумал, что автобуса тут ждать — дело безнадёжное, пешком дойти куда быстрее… Даже хорошо, что так: размяться можно после работы…

За плечом раздумчиво засопел Комаров.

— Знаешь, Алик, — сказал он, — а я всегда мечтал, чтоб у меня такой брат был, как ты.

Алей фыркнул.

— Ну тебя совсем. И вообще, у тебя сестра есть.

— Она мелкая ещё, — Лёнька смешно сморщил нос, — и глупая.

Алей улыбнулся.

— А ты умный. Вот и будь сам старшим братом. Большим и классным.

Комаров засмеялся.

— Ага, — кивнул он. — Буду.

Остались за поворотом новенькие высотки. Вдалеке, в проплешине между купами берёз замелькали вагоны электрички, — приглушённый шум донёсся с запозданием. Сильнее прежнего застонал ветер. Мимо всё-таки прошёл полупустой автобус, обогнав Алея на пути от метро до дома. Алей проводил автобус равнодушным взглядом. В такую погоду погулять одно удовольствие…

«Хорошо, что я Клёна встретил, — сказал он сам себе. Было грустно до горечи, от утреннего радужного настроения не осталось и следа. — Инька молчун, ничего сам не расскажет, а мама… связалась она с этим! Если б я знал, Господи. Я ведь ей сам говорил — выходи замуж, не хорони себя, ты молодая, он тебя любит… Она же прямо расцвела. Так хорошо было. А теперь вот Инька».

Клён, наконец, распрощался и отправился своей дорогой: ему пора было домой, обедать.