Андрей Павлухин - Апофеоз синего будильника Страница 3

«Сейчас я устрою тебе Вилларибо и Виллабаджо», — потирая руки, сказал Мойдодыр. Раздался всплеск. Это Мойдодыр купал Люсю в чане с FAIRY. Люся хихикала, растворяясь в галлюцинациях, внедрившихся в её рассудок через желудок посредством специфического блюда. Ожидаемого эффекта не происходило. Мойдодыр решил окунуть это порождение зла поглубже и подержать подольше. Тихо забрезжили лучики рассвета. От сковавшей тело дремоты очнулся Мойдодыр.

— Что я делаю над этим котелком? Небось, опять ходил во сне. Одно расстройство, да и мерзость всякая снилась. Посудомойки, Вилларибо, Виллабаджо. Не люблю конкурентов.

Ученье — свет

Колобок гонимый, словно ветром, раздумьями о бытии всего сущего, пропитанными идеями классовой борьбы колесил по ночным улицам. И тут внимание ББХБ привлекло, будоражащее сознание высказывание, доносившееся из телевизора, мелькавшего голубым экраном за стеклянной пеленой улыбающейся красноречивыми лозунгами каждому прохожему витрины: «В эфире ток-шоу „Проблема“. Тема сегодняшней передачи — „Друг ли клон человеку?“». Заворожённый Колобок жадно пожирал светящимися маниакальными настроениями глазами весь предложенный в передаче видео материал. «Бедные клоны, — думал ББХБ, — сироты — ни мамы, ни папы».

Ни смотря на свои знаменитые беседы «а-ля Сократ» в подворотнях пропахших запахом тления и мочи бомжей и бездомных собак, Колобок смутно представлял, что весь окружающий нас мир — Матрица, и вряд ли смог бы описать строение гиперкуба. «Ученье — свет», — выдали до боли знакомый вердикт закрученные до нельзя извилины серого вещества ББХБ. Решено — сегодня ликбез. Борьба с алкоголизмом и табакокурением отлаживается на завтра. Удручённый раздумьями Колобок направился в кладезь мудрости — библиотеку.

Вскоре ББХБ стоял у дверей старой обшарпанной, терявшейся в тени евроремонта соседних магазинов, библиотеки. Колобок незамедлительно просочился внутрь. Старый почти слепой и глуховатый библиотекарь не заметил присутствия в своей скромной обители кулинарного шедевра, жаждущего не хлеба и зрелищ или безопасного секса с неограниченным бесплатным доступом в Интернет, а всего лишь знаний. ББХБ сновал между старых прогнивших книжных полок, годившихся в дедушки самому библиотекарю, в поисках подходящей литературы. В полумраке редко посещаемой комнаты, освещаемой из последних сил 60-ти ваттной лампочкой, Колобок случайно задел один из стеллажей. Что-то больно ударило сверху. Оказалось — это книга со сказками упала с верхней полки. Впечатлённый весом и твёрдостью гранита знаний, ББХБ ещё долго не мог придти в себя. После своеобразного просвещения, оставшегося в памяти синяком на затылке и вошедшего в историю библиотеки отборным трехэтажным матом, Колобок стал листать жёлтые страницы своего обидчика. Леденящий душу ужас пробежал мурашками по всему телу — перед глазами ББХБ с надменной наглостью красовалась надпись «Колобок». «О, Боже я — клон», — дрожащими губами прошептал ББХБ.

Слёзы закрывали глаза, мысли о суициде терзали сознанье, а образ мыла и верёвки никак не выходил из «головы». «Пойду повешусь, — подумал Колобок, — только как осуществить эту нехитрую манипуляцию с моей-то конституцией тела?». Что за жизнь — даже умереть спокойно не дадут. В припадке меланхолии и безразличия к жизни ББХБ произвёл на свет своё первое лирическое произведение, поражающее глубиной философской мысли:

Набор

Курок уже давно на взводе,Распахнуто настежь окно,Бутылка яда на комоде.Ну, что мне выбрать суждено?В розетке тихо ток течёт,Кругом болезни, взрывы.Да, что сгорит, то не сгниёт.Такие перспективы.Скрип стула, мыло, верёвкаИли система харакири.Чтоб жизни лишиться, нужна ли сноровка,Ведь столько помощников в мире.На отдых съездить в ЧернобыльИль подхватить что-нибудь атипичное,Или зарин мне взять на пробу,А старость дело привычное.Да, разнообразен у смерти набор.Здесь методов двести иль триста,Но жизнь у них выигрывает спор.Она лучший способ самоубийства.

«Во мне чуть не погиб поэт», — с усмешкой подумал ББХБ. Восприявший духом Колобок молча покинул библиотеку и поплёлся к своему временному месту жительства. Его путь лежал через подземный переход к станции метрополитена. Молча двигаясь с потоком не обращающей внимания на его внутренне смятение толпы, ББХБ заметил бомжа с табличкой: «Подайте Христа ради. Я инвалид. У меня нет ног». Бомж что-то неистово бурчал себе под нос, не переставая креститься всеми возможными способами, слева направо и справа налево. «У меня ведь тоже нет ни рук, ни ног, — подумал ББХБ, — может, и мне подадут на растишку от „Данон“»? Только где взять табличку с такой надписью? Тревожный вопрос уже почти занял всю оперативную память Колобка, как вдруг до его ушей донёсся отчаянный вопль уносимой куда-то Тумбочкой-убийцей непослушной девочки.

— Ничего, ничего Чип и Дейл спешат на помощь. Хотя, разве можно положиться на двух бурундуков из страны загнивающего капитализма?

Былое

Бродяга-ветер завывал на раздолье гнездиловского кладбища, поскрипывая деревянными крестами в пятничном сумраке. Единственной живой душой в этом месте ночных шабашей и точке лишенья девственности подвыпивших подростков была старая дворняга. Хвоста у неё не было, правый бок был ошпарен, левый глаз выбили дети, когда играли с ней в доктора, откликалась на кличку Везучая. Матерью Везучей была потомственная овчарка. Отца ей мать не назвала, потому что не имела дурной привычки спрашивать имени у первого встречного. Мать говорила Везучей, что она (Везучая) плод минутной слабости длящейся у неё всю жизнь. Вся жизнь Везучей была рекламой безопасного секса. Её последние хозяева Степан и Степанида выгнали бедную псину за её ночные завывания в духе Утёсова, навевающие оторопь и мысли о присутствии неподалёку Грипперса-Трипперса.

Нынешний хозяин — кладбищенский смотритель Фрол, был набожным духовным чадом, фанатеющим от Оззи Озборна и Мерлина Менсона. Он часто подкармливал косточками Везучую, наставлял её на путь истинный то и дело высказывая свою концептуальную оценку по поводу последней монографии протоирея Иоанна Мейендорфа, посвящённой варлаамитско-паламитской полемике и написанной в эпоху окормления им русской диаспоры в Париже, глядя на неё сквозь призму фундаментальных устоев православной церкви. Растроганная речами не сложившегося пророка Везучая ложилась у его ног, забывая в пленящей святости слов о бурлящем от невостребованности желудочном соке и коликах в кишечнике.