Татьяна Мудрая - Паладины госпожи Франки Страница 3

«Или закладывали контрмину. Иначе большая мина взорвалась бы уже под самой «Головой Дракона», — сказал себе Саир-шах. — Впрочем, не знаю. Вряд ли».

— Значит, лазутчица, — продолжил он вслух. — Я верно говорю, франка?

— Не знаю, господин, — невозмутимо ответила она. — Я не помню ничего — до того, как твои люди вытащили меня из-под камня.

— Не помнишь — тогда почему бы тебе не оправдаться? Скажи, что ты послушница или ученица клариссинок, но отстала от них. Придумай что-нибудь.

— Правду нельзя выдумать, господин, — голос был звучный и мерный, как звон колокольца, а выговор странный — более четкий, чем у лэнок, и не такой отрывистый, как у эркени-варангов. — И трудно угадать.

— А кто те мертвецы, что лежали рядом с тобой? Поднесите их ближе.

— Не знаю, — она с состраданием вглядывалась в размозженные, неловко вывернутые тела, кровь, что запеклась под коркой пыли. — Не помню, милостивый шах.

— Я, и верно, милостив, что соглашаюсь так долго беседовать с тобой. Ты что, хочешь, чтобы с тобой поговорили иные люди, специально обученные для такого дела?

— Ну, если ты уверен, что я благодаря их стараниям обрету память…

— Она дерзка, шах-отец! — мальчик выехал вперед, чуть не раздавив девушке руку лошадиным копытом. — От нее не будет никакого проку. Разреши мне испробовать на ней мою саблю, которая еще девственна и не пила крови.

Девушка пристально и с удивительным добродушием разглядывала его:

— Этим ты не улучшишь закалку, шахский сын, и только опорочишь свою девственницу. Сабля освящается в бою или состязании.

— Да ты умна на редкость, франка, как я посмотрю. И отважна.

Отойди от нее, сын!

Саир-шах подозвал к себе воина, который нес девушку.

— Я дам тебе письмо к начальнику стражи «Головы Дракона». Пусть ее поместят в темницу, что под полом старого тронного зала. Я не любитель попирать ногами головы побежденных, в отличие от моих предков, но там она скорее уцелеет. Да, передай на словах, пусть ее вымоют, перевяжут рану и нарядят во что-либо попристойней этой тряпки.

— И еще добавь, — сказал он на ухо воину, — что ключ от решетки в полу никак не должен попасть в руки сынку моему Яхье.

— Эй, франка! — кричит сверху Яхья, наклонившись к решетке: три ржавых прута, которые открываются, если вынешь плиту из пола. — Шах-отец пообещал мне тебя в наложницы.

— Вот как? Я надеюсь, хоть некоторый опыт по этой части у тебя имеется.

— Тебя здесь удобно устроили?

— Ну а как же! И свет есть — когда ты или мой страж плиту отваливаете. И вода: ручеек по стене бежит и вниз уходит. И ложе: то мое платьишко, что сменили на муслимский наряд. И общество.

— Какое, я?

— Не только. Сам понимаешь, мыши там, крыски… Ужонок приползал, жаль, молока нету. Еду мне бросают сухим пайком. А таких, как ты, надоед и кровососов несчетно: тараканы, блохи, подвальные комары…

— Слушай, почему бы тебе не подойти ко мне поближе?

— Да мне ничего от тебя не надобно, шахский сын. А побеседовать и издали можно с приятностью.

Дни идут за днями, неотличимые от ночей. Франка спит или грезит в холодной полутьме, дожидаясь прихода Яхьи. Полутьме, а не кромешном сумраке — потому что привычный глаз улавливает слабое свечение через одну из щелей в кладке. Подвалы стары, еще старее, чем башня, а при жизни теперешнего повелителя, наверное, и не использовались как тюрьма.

Плиту поддевают крюком, и мощная струя света льется вниз.

— Франка, ты здесь?

— А то где же?

— Радуйся. Твои скоро будут в Дархане. Внешнюю стену они уже в трех местах обрушили, бьют во вторую.

— Кто — мои? Прости, я же безмозглая.

— Христиане-англы. Пуританы.

— Вот как. А почем ты знаешь, что они мои? Крест мой видел?

— Нет, а что? Ты же обликом, как они.

— Вот они и заподозрят, что я христианка, да не на их покрой. Крест же не простой, а с распятием. Понимаешь?

— Нет.

— Тебе придется учить все здешние веры, когда ты начнешь править.

— Я не начну править.

— Что так?

— Они тяжело поранили отца, и его увезли куда-то. Помрет, наверное. А меня скоро убьют, если уж одного бросили.

— Как то есть одного? Совсем?

— Все на стенах, кроме тюремщиков. Они не любят выходить на люди. И кроме шахских жен.

— Их не боятся оставить без евнухов? Ну, бывших мужчин?

— Ты и верно глупая. На них запрет. По примете, плохо кончишь, если покусишься, особенно силой. А бесполых у нас нет и не было никогда. Стояла двойная охрана, внешняя — мужская, внутренняя — женская. Теперь и ее нет.

— Вот оно что. Слушай, мальчик. Среди женщин есть кто-то особо тебе близкий?

— У меня никого не было, кроме отца. Ни хасеги, ни няньки, ни матери. Ее взяли из властного рода гябров-огнепоклонников, чтобы я наследовал оба царства: Горы и Степь. Кагана эроского ставят непременно из гябров, и он их силой держится на престоле. Но мать умерла рано, я и себя не помнил, не то что ее… Зачем я тебе это говорю, не знаешь?

И опять течет время, только уже быстрее. Франка исхитрилась вытащить из низко посаженной решетки прут и пытается раздолбить им ту светоносную щелку. Надо уловить момент, когда наверху послышатся дробные шажки, чтобы успеть вернуть его на место.

— Франка!

— Я здесь, шахский сын.

— На этот раз ты близко. И запыхалась. Неужто скучаешь без меня?

— Представь себе.

— Слушай, тебя кормят? Еды хватает ли?

— Какой ты заботливый. И мне хватает, и Эленке.

— Кто эта Эленка?

— Как кто? Крыса, конечно. Серая, с вот таким сановным хвостом. Тараканы и прочая мелюзга у меня безымянны по причине ихней многочисленности… Постой-постой. Что-то тебе с трудом сегодня шутится, шахский сын. Ты сам-то хоть ел? Я серьезно интересуюсь. Штурм ведь идет. Ту плесень, что мне сегодня подали на завтрак, непривычный человек едой не сочтет, но если я выберу кусок почище… или попросить для тебя у моих ключарей, они факт за мой счет кормятся…

Яхья вдруг всхлипывает и разражается бурным ребячьим плачем.

— Глупый мальчишка. Ты что это с собой делал всю жизнь?

— Я будущий повелитель, а повелитель должен быть суров.

— Вот ты и решил впрок испортиться. Послушай, как по-твоему, что легче для человека, быть злым или добрым?

— Злым. Потому что он таков от природы.

— Чего ж ты нарочито над собой старался, если от природы? И как — преуспел?

Он молчит, посапывая.

— Ладно. Делаем тест… тьфу, испытание. Смотри: потолок моей камеры такой низкий, что я могу взяться за решетку рукой, даже особо ее не вытягивая. Теперь, чтобы раздавить мне пальцы, как ты хотел вначале, достаточно наступить на них каблуком. Чтобы дружески пожать их, нужно по крайней мере нагнуться, а то и на колени стать. Что ты предпочтешь? Ну же, я жду, шахский сын.