Елена Чудинова - Ларец Страница 30

— Прасковия, — обиженно отозвалась Параша, не оставляя убежища.

— Что же, хоть какая-то ясность. — Тень отца Модеста, прохаживающегося по дорожке, то заслоняла свет, то отступала. — Но вить в любом случае не Елена? Дитя, мне не по годам играть в прятки, и я коли хотел бы причинить тебе вред, так уже сделал бы это.

Несомненно, в словах попа был резон, однако ноги Параши отяжелели, как пудовые гири, когда она шла к выходу из укрытия. Всего несколько шагов — но каждый вдвое тяжелей предыдущего.

Отец Модест вертел в тонких перстах пунцовый, с желтизною, розан, верно сорванный только что с куста, и, казалось, глядел только на цветок, а никак не на бледную, растерянную Парашу.

— А я тебя не видал в церкви, — произнес он, отщипывая со стебля шипы. — Только в деревне и в дому.

— Да деревенские больно косятся, — тихо ответила Параша, не понимая, отчего поп вместо допроса говорит о какой-то ерунде. — Не любят, чтоб я ходила.

— Отчего же? — рука с розаном упала: отец Модест теперь глядел на девочку. Лицо его было строго, но на дне глаз плескалась улыбка.

— Д…да… кто ж их знает… — Параша сообразила наконец, что перед нею неподходящий собеседник.

— Вот оно как, — священник усмехнулся. — Ну а кто же с Еленой Кирилловной?

Странно: отца Модеста не занимало, казалось, ни отчего Параша заняла место Нелли, ни куда Нелли делась. Но Параше ничего не оставалось, кроме как отвечать. Во всяком случае, этот вопрос ничем Нелли не угрожал.

— Катька-цыганка.

— И много помощи от твоей Катьки?

— Катька спорая, — обиделась Параша. — И не боится ничего, только разве мертвецов.

Острый шип впился священнику в палец, капелькой выступила кровь. Казалось, отец Модест не ощутил боли.

— Что дактиломант и есть маленькая Сабурова, было ясным почти сразу, — пробормотал он. — Но никак не ждал я, что малютка пойдет лепить из реальности тернеры, будто куличи из песка.

Уж лучше бы в самом деле кликнул стражников, чем плести такую непонятную околесицу! Во всяком случае, так мнилось Параше теперь, когда настоящая опасность миновала.

Но в следующее мгновение лицо отца Модеста сделалося добрым. Он поднял перстами подбородок Параши и посмотрел ей в глаза.

— Ты ходишь ли к исповеди?

— Я… нет, не хожу.

— Так зайдем в часовню, у меня и епитрахиль при себе.

— Да можно ли мне исповедоваться? — опасливо спросила Параша.

— Милое дитя, у Бога есть место для всякого, кто не кланялся Сатане, — произнес отец Модест проникновенно. — Исповедуйся мне, поскольку я должен знать все. У меня есть веские причины желать добра твоей госпоже, но я не смогу помочь ей ничем, коли ты не откроешь всей правды. А помощь понадобится, ибо она вступила в страшную игру, в коей нету пощады и несмышленым отроковицам.

Все существо Параши устремлялось сейчас к отцу Модесту. Даже не ведала она до сей минуты, какой гнет был на душе. Но как выдать Нелли, не обернется ли все к худу?

— Верь мне, дитя, — отец Модест вынул из складок одеяния парчовую ленту и надел ее на шею. — Я друг.

Блестящая стеклянная Богоматерь на иконе спокойно наблюдала за тем, как на льняную голову Параши, впервые за три года, опустилась епитрахиль. Старая парча пахла ладаном и отчего-то сухими водорослями, запах, казалось вовсе забытый, вспомнился мгновенно.

Экое слово — отпущение. Взрослые часто говорят — отпустило, мол, поясницу, или отпустила зубная боль. А вот у Параши было странное чувство, словно душа, коловшая или нарывавшая, к чему девочка вроде бы давно приноровилась, вдруг сладко потянулась поздоровевшими суставами, вдохнула во всю силу легких…

— Тебе легче, дитя?

— Легче, батюшка. Только вить я не с дурна ума в храм-то не ходила. Не всякий священник стал бы меня слушать.

— Я и есть не всякий, — отец Модест улыбнулся, но чело его тут же омрачилось. — Неразумные, мудрые дети! Что же прикажете с вами делать теперь?

— Батюшка… — Параша замялась. — А злодей Венедиктов — он и вправду сам Нечистый?

— Нет, — ответил отец Модест так просто, словно она спросила всего лишь, знаком ли он с послушницею Меланией.

— Так кто ж он тогда?

— С Сатаною вам не сладить бы и втроем, — негромко произнес отец Модест, вроде как не расслышав вопроса девочки. — А между тем щасливая возможность есть. Но у трех, дитя, у трех, а никак не у двух.

— Батюшка!..

— Ты вить умная девочка. Я разумею, что твои подруги без тебя пропадут. Вам не должно было разделяться.

— У самой сердце изнылось, как оне там. Только иначе либо барышню из ворот не выпустили, либо из-под земли бы достали.

— Я не виню тебя, — отец Модест провел легкой ладонью по волосам девочки. — Однако тебе надобно к ним присоединиться, да поскорей. Мне надобно подумать, дитя, ступай покуда с Богом.

Сорванный отцом Модестом розан остался, забытый, на каменном гробу. Девочка и священник вышли из часовенки, сделавшейся невольной хранительницей исповеди.

Ох, как хотелось бы Параше пуститься вдогонку Нелли и Кате, прочь из опостылевшей обители, где по яркому, пышному саду бесшумно снуют, словно неприкаянные тени, бледные женщины в темном одеянии! Одна тень, промелькнувшая за бальзамином, свернула на дорожку, бегущую к ступенькам часовни. Княгиня!

Отец Модест учтиво поклонился ей навстречу.

— Да уж виделись, отче, — не без удовольствия улыбнулась мать Евдоксия. — Сдается мне, старухе, что не так давно нашивало твое преподобие не рясу, а мундир.

— Ряса и мундир суть одно, — возразил священник.

— Я секретов не выведываю, — княгиня усмехнулась не без надменности.

— Имею ли я их? Военным никогда я не был, досточтимая мать, напротив того, поприще священнослужителя было мне предопределено с малолетства, едва не с рождения. — Отец Модест, идя рядом с княгиней, казался вполне безмятежен. Параша отстала и шла следом, не изобретши предлога, чтобы их покинуть совсем.

— Уж будто и недорослем не хотелось в полк? Не бунтовалось противу родительской воли? Нипочем не поверю. Лишь только тихие да трепетные юноши не соблазняются знаменами да барабанами, а ты, отец мой, не похож на тихоню.

— Зряшная привычка говорить правду, — отец Модест превесело рассмеялся. — Самый верный способ прослыть лицемером. Но радеть Марсу я не грезил. Ум и сердце всегда были согласны с выпавшим мне жребием.

— Тогда ты щаслив, — княгиня вздохнула. — Хотела б и я сказать то же о себе, да увы. Большинство из тех, кто укрылся под церковной сенью, призывают Господа как лекаря — вслед за болезнью. Мало, мало кто оставляет мирскую стезю радостным, молодым, богатым, благополучным. Церковный притвор завален нашими людскими горестями, как чулан старой рухлядью. Пылятся там и мои узлы.