Голубиная книга 2 (СИ) - Ирина Боброва Страница 30

Некуда деваться Кызыме, пришлось театру изображать. Тут отметить надобно, что царица — то хоть и лукоморская, да национальности хызрырской, а у них, у степняков, о театре представления весьма специфические. Достала Кызыма из кармана хомуз, народный музыкальный инструмент. Бабища каменная и понять ничего не успела — вставила узкоглазая девка в рот рамочку с натянутым на ней конским волоском, меж зубов зажала и давай пальцем волосок дёргать. Может у них, у хызрыр, эти звуки резкие и считаются музыкой, но уху, к балалаечным переливам привыкшему, дискомфорт обеспечен. Так и с бабищей было: она про исполнительницу тут же забыла, давай пальцами в ушах ковырять, щекотку прогонять. А царица, знай себе, волосок дёргает да ещё шибче наяривает. Каменную театралку до печёнок пробрало.

— Всё, хватит! — Закричала бабища каменная. Вот дура дурой, а сообразила, что источником неприятных звуков является. — Музыкальна часть закончена. Теперя вокальну театру давай!

А Кызыме что? Запела она песнь родную, хызрырскую. У них, у степняков в народном творчестве экспромт шибко приветсвуется: что видят, то и поют. А видела Кызыма перед собой бабу каменную, потому и затянула: «Кезер Таш куругун басарды, куругнга саалы, курунгуй барынбай, кедрдей дурр гускан… о — ооо — о — ооо!» Тут театралка поняла, что оплошала, что театры — они разные бывают, да поздно было. Уж по музыкальной части могла б выводы сделать: после такой «увертюры» опера — то соответствующая будет, ибо горловое пение любимый вид хизрырского вокала. Не готова оказалась к горловому пению Сволота, никогда раньше вибраций таких не ощущала, волн голосовых не чувствовала. Пение ухом слушала, а теперь всем телом воспринимала, да и сама под песню вибрировала. Уж мелкие трещины по туше каменной пошли, а песня не кончается: «М — мммм — о — ооооо! Куругун батырды… курумын батырбай… Кезер Таш — ты дурдусган… о — ооо — оо… джахты чи енирды… о — оо ерсон геречи, о — оо — орлы о — оо — ортан…»

— Оо — о — оо! — простонала в такт каменная бабища, закатила глаза, да и рухнула в экстазе навзничь. Лежит поперёк огненной реки, трясётся вся, видимо, от восторга театрального. Ну, Кызыма мешкать не стала, по телу охранницы адовой, как по мосту пробежала на другой берег. А каменная любительница театральных представлений глаза закатила под лоб, и, прошептав: «Ох, кака театра, кака силища!», дальше в экстазе затряслась.

Кызыма на неё не оглянулась даже. Да и когда ей оглядываться? Муж родной в лапы неведомой Усоньшы попал, того гляди соблазнению подвергнется, а она будет отвлекаться, каменных баб рассматривать? Бежала царица по дороге, выложенной белыми костями, бежала, да вдруг встала, как вкопанная. Хлопнула себя по голове, вскричав: «Кезер таш!», что по — хызрырски как раз и означает «каменная голова». Быстренько с дороги свернула, да по бездорожью, меж каменных столбов да огненных озёр путь продолжила. Что уж она там надумала, то её степным богам ведомо, а только решила царица лукоморская, что ежели срезать чуток, то быстрее будет. И ведь как правильно нашептали ей боги степные, или уж интуиция у степнячки была развитая, только вышла она в долинку, да такую дивную, что и в Ирие такой не погнушались бы! Из земли били тёплые источники, парок над водой клубился, а между ними посыпанная песочком дорожка вилась. Туман над долинкой, что в бане — видно, Кызыма в первый пар попала, и звуки слышатся соответствующие: «Эх, хорошо! Ух, хорошо!», и шлепки, будто веником кто хлещется. Попарился невидимый абориген в источнике, под душем гейзерным постоял, пофыркал, да и восвояси подался. Только уж сильно поступь у него тяжёлая — идёт, словно железными подошвами шаркает, о камни стучит.

Подобралась Кызыма, аркан приготовила. Кошкой изгибаясь, прячась за камни, пошла на звук шагов. Долго искать не пришлось, сразу за гейзерной долиной долинкой и увидала любителя поддать парку. По дорожке шло существо неведомое, с ног до головы серой шерстью заросшее, да так, что не разберёшь, где ноги эти самые, а где голова, и кто вообще по дорожке движется?

Свистнул аркан, петля обвила лохматого, рывок — и вот он, у ног гостьи копошится, в собственных лохмах запутался. Кызыма нагнулась, схватила в пучок шерсть, верх дёрнула, да заглянула: любопытно стало ей, кого же изловила? Оказалось, что держала она махонького человечка, ей по пояс едва достаёт, за ресницы, а глаза — то заспанные, красными кровяными ниточками прорезанные, и сами по цвету чёрные — чёрные.

Ну, Кызыму нашу чёрным взглядом не смутишь, у неё самой, да и у всех её родичей хызрырских глаза чёрные — ежели, конечно, повезёт в них заглянуть. Лохматому обитателю Пекельного царстве не повезло — не смог установить визуальный контакт, шибко узкие глаза царицы оказались: щелочки, да и только, чего в них разглядишь? Неподготовленного человека взгляд чудовищный с ног сбивал, да Кызыму такой безделицей не проймёшь.

С интересом повертела она пленника, пытаясь решить, кого же поймала? Взгляд вроде осмысленный, да вот рыло свиное, руки — ноги, хоть и маленькие, имеются, а на голове рожки растут, да и шерстью, как баран, оброс. Так ничего и не решив, бросила она существо адское на камень, а тот аркан с себя скинул, подхватился и бежать, но разве ж от степнячки убежишь? Прыгнула она с камня на дорожку, и снова аркан «Вжик»! Подтянула пленника поближе и, пробормотав: «Шайтан — чучка!», вслух вежливо спросила:

— Кейда барасм, Пятачок? — Через плечо три раза сплюнула, это уже на лукоморский манер, да снова заглянула добыче в харю.

— А ну пусти, девка нерусская! — прогремело в ответ. Голос громкий, страшный, услышишь и не догадаешься, что такая мелкота из глотки издаёт рык зверский. Обиделась Кызыма, она всего лишь спросила, куда идёт этот комок шерсти, а в ответ такое?! Достала сабельку кривую, махнула перед мордой, космы с лица наземь и упали. Схватила Кызыма пленника за загривок, в мешок сунула, да путь дальше продолжила. Мысли о муже в голове царицыной роились, уж где она его только не представила! Особенно часто возникала картинка, будто де сидит Вавила на ковре персидском, вокруг девки танцуют — молодые, красивые, а рядом та самая Усоньша пристроилась. Обнимает муженька Кызыминого, целует его, а сама будто такая раскрасавица, что ни в сказке сказать, ни пером описать!

Глава 7

Вот чего только женщины в ревности не придумают!..

И поступки у баб, обуянных ревностью, ну совершенно