Сломанный мир (СИ) - Анна Мори Страница 30

Император величественно кивнул и удалился.

Вечером он, как они и договорились, пришел в беседку в саду. Они играли, но больше просто говорили — и говорили, и говорили… На следующий вечер он тоже пришел.

Они с императором стали встречаться за игрой в «Туман и облака» каждый вечер.

Гэрэлу не давал покоя вопрос: зачем Юкинари было соглашаться на эти переговоры, если он сразу дал понять, что они закончатся ничем?

«Я хотел встретиться с вами лицом к лицу, понять, что вы за человек…» — сказал он Гэрэлу. Скорее всего, это было правдой, но правдой только на какую-то часть. Пообщаться с вероятным будущим противником и оценить его способности — дело, конечно, полезное. Но еще полезнее было бы перетянуть на свою сторону этого самого противника… Возможно ли? Это было бы очень самоуверенно со стороны Юкинари, но отнюдь не глупо, нет…

В этом случае и приглашение погостить в Синдзю обретало смысл. Чем дольше он здесь пробудет, тем больше у Юкинари будет времени присмотреться к нему, изучить его и внушить к себе любовь. Если подумать, именно этим император и занимался с момента их первой встречи: внушал к себе любовь, — и делал это очень умело, демонстрируя именно те качества, которые могли расположить к себе Гэрэла. Он казался идеальным, как герой одного из грошовых романов, от которых все наложницы в гареме императора Токхына заходились розовыми слюнями. Идеальный — и искусственный, как кукла, твердил себе Гэрэл, пытаясь прогнать симпатию к Юкинари; искуственный, как и всё остальное в этой стране. Тщательно продуманные реплики, рассчитанные на определенный эффект. Где надо — продемонстрирует царственность и глубокий ум, где надо — обескураживающую простоту и честность. Где надо — напомнит о трудном детстве, ненавязчиво надавит на жалость. И улыбка, всегда кажущаяся такой искренней, и этот понимающий взгляд… Несложный рецепт, наверняка неоднократно опробованный на министрах, губернаторах и гостях из соседних государств.

Его солдаты оказались в чем-то правы: Юкинари был так хорош, что люди теряли рассудок. Такие слухи возникают не на пустом месте, хотя дело, конечно, было вовсе не в красивом лице, а в харизме невиданной силы и многолетних упражнениях в манипулировании людьми. Гэрэл видел, что и с покрывалом на лице Юкинари умудряется проделывать то же самое: после пары бесед с ним людей любого пола, возраста и социального положения неотвратимо тянуло упасть к его ногам и поклясться в вечной верности и преданной службе.

Впрочем, Гэрэл думал об этом не столько с завистью, сколько с уважением. Он знал, как действует этот механизм. Он изучил его, когда из замкнутого угрюмого мальчишки-солдата вдруг стал командующим сотней, и обнаружилось, что хорошо уметь убивать недостаточно, надо еще и вести за собой людей. Но Гэрэл не очень-то рассчитывал на свое обаяние, предпочитая в общении прямоту, некоторую отстраненность, жесткость — а иногда и жестокость. Солдатам это было понятнее, чем доброта и обходительность. Всё равно он, с его странной внешностью, никогда не стал бы для отряда «своим» и не завоевал бы их любовь — зато этой внешности более чем подходил образ существа не от мира сего, мифического чудовища, непобедимого и безжалостного. Избранник Тигра, беловолосый демон, холодный стальной клинок государя Токхына. Он знал, как его называют за глаза: Гэрэл Жестокий. Это его устраивало; ему не нужно было, чтобы его любили, ему было достаточно, чтобы в него верили.

Но он отлично понимал, что красота, доброта, кажущаяся мягкость — тоже оружие. А в сочетании с проницательностью и знанием человеческой натуры — оружие мощнейшее. Он видел, как смотрели на Юкинари подданные — зачарованно, как кролики на коршуна, — и видел, как тот разговаривал с ними: как будто каждый из них был для него особенным. Он для всех умудрялся найти нужные слова — и для придворных, и для слуг. Вероятно, отпрысков знатных семей учат этому — учат проникновенно говорить и улыбаться, как учат изящным манерам, каллиграфии, подбору нарядов и прочему. Но не каждому дано достигнуть в этом деле таких успехов.

Все происходящее сейчас с Гэрэлом до боли напоминало одну из тридцати шести классических стратагем, известной как «красивый человек»: имея дело с явно превосходящим тебя силой противником, ослабить командира вражеской армии — то есть его самого, Гэрэла, — послав к нему красавицу или, в его случае, красавца. Воздействовать на него через чувства, притупить бдительность, убить в нем способность действовать рационально, заставить его пренебречь своим долгом и верностью стране. Правда, обычно в роли «красивого человека» выступала какая-нибудь певичка или смазливый актер. А до него снизошел сам владыка государства. Большая честь…

Беда в том, что когда ты уже, как любопытная муха, влип в сети обаяния этого «красивого человека», понимание сути происходящего ничуть не помогало — именно поэтому стратагема безотказно работала века напролет.

Гэрэлу было непросто признаться самому себе, что он ждет вечерних встреч с Юкинари за игрой с большим нетерпением. Как только подходило назначенное время, он бросал все и спешил в сад.

Юкинари по-прежнему выигрывал чаще. За игрой они говорили уже совсем не о ходе переговоров, не о войне, не о политике, хотя иногда и о ней тоже. Одна тема незаметно перетекала в другую, они говорили обо всем на свете. Их разговоры становились все более пространными, все более личными.

Гэрэл чувствовал себя глупцом, ребенком, завороженным волшебной сказкой. Он изыскивал поводы увидеться с Юкинари и стыдился этого; ловил взгляды, практически ходил за императором хвостом, восхищался. Он, конечно, прятал всё под холодной сдержанностью и колкостями — это он отлично умел. Иногда они спорили, не соглашались друг с другом, язвили. Но даже в моменты разногласий Гэрэлу казалось, что он интересен Юкинари, интересен и важен, что бы они друг другу не говорили…

Гэрэл давно ни с кем не разговаривал так. На самом деле — никогда.

Не то чтобы у него вообще было много собеседников. В те редкие моменты, когда ему что-то было нужно от его окружения, он просто отдавал приказ — короткий и по делу. И даже в годы жизни в Юйгуе в школе Лин-цзы — эти воспоминания больше всего соответствовали его пониманию счастливой, нормальной жизни — он постоянно чувствовал себя