Гай Кей - Песнь для Арбонны. Последний свет Солнца Страница 30

Слабый выстрел, и Адель лишь улыбается, сверкая своими темными глазами.

— Да, пожалуйста, — отвечает она. — Я полагаю, любая женщина должна испытывать к нему интерес. Такой выдающийся мужчина, этот Блэз, он не уступает и даже может быть соперником своему великому отцу, как мне иногда кажется. — Она делает паузу точно рассчитанной продолжительности. — Но, разумеется, не твоему дорогому супругу. — Она произносит это с самым приветливым выражением на лице, какое только можно себе вообразить.

В этот момент к ним подходят две женщины, к счастью, освобождая Розалу от необходимости придумывать ответ. Она выжидает столько, сколько требуют правила вежливости, а затем отходит от окна. Ей внезапно становится холодно и очень хочется уйти. Но она не может этого сделать без Ранальда, а она видит, на короткое мгновение ощутив отчаяние, что он снова наполнил свой кувшин, а его кости и кошелек лежат перед ним на столе.

Розала переходит к ближайшему очагу и становится спиной к огню. Мысленно возвращается к короткому, тревожному разговору с Аделью. Она невольно спрашивает себя, что может быть известно этой женщине, если ей вообще что-то известно. Это всего лишь злоба, в конце концов решает она, всего лишь бездумная, легкомысленная злоба, которая отличала Адель де Сауван еще до того, как ее муж погиб вместе с королем Дуергаром у Иерсенского моста. Инстинктивная жажда крови, что-то хищное.

В памяти Розалы внезапно возникает неожиданное видение, внушающее ужас: голодные кошки и истерзанный, умирающий пес. Она вздрагивает. Ее руки невольно поднимаются к животу, словно желая обнять и защитить от поджидающего мира жизнь, которая зреет внутри нее.

Свет — вещь удивительная: солнце на темно-голубом небе все особенным образом выделяет, придает каждому дереву, летящей птице, бегущей лисице, каждой былинке необычайную яркость и четкость. Все кажется чем-то большим, чем было прежде, более резким, ярче очерченным. Предвечерний ветерок с запада смягчил дневную жару, даже его шум в листве освежает. Но это, если вдуматься, смешно: шум ветра совершенно одинаков в Горауте и в Гётцланде, и здесь, в Арбонне; просто в этой стране было нечто такое, что способствовало подобной игре воображения.

Трубадур, думал Блэз, пока ехал верхом под лучами вечернего солнца, уже бы сейчас запел, или сочинял песню, или обдумывал какую-нибудь непонятную мысль, основанную на символическом языке цветов. Цветов, разумеется, здесь хватает. Трубадур, конечно, знает все их названия. А Блэз не знал, отчасти потому, что здесь, в Арбонне, росло такое множество полевых цветов необычайной окраски, каких он никогда раньше не видел даже на прославленных просторных равнинах между городами Портеццы.

Земля здесь прекрасна, соглашался он, и на этот раз пришедшая мысль не вызвала у него досады. Он сегодня не был расположен к досаде; слишком благостным был свет, а местность, по которой Блэз ехал, слишком великолепна в начале лета. На западе раскинулись виноградники, и за ними густые леса. Единственными звуками были шум ветра, щебетанье птиц и ритмичное позвякивание сбруи его коня и вьючного пони сзади. Вдали Блэз временами замечал голубой проблеск озерной воды. Если ему правильно объяснили вчера вечером на постоялом дворе, то это должно быть озеро Дьерн и скоро покажется замок Талаир, стоящий на северном берегу. Он должен добраться до него к концу дня неспешной рысью.

Сегодня трудно не быть в хорошем настроении, несмотря на мысли о стране, семье и о все более мрачном развитии событий в этом мире. Во-первых, отъезд Блэза из Бауда четыре дня назад сопровождался искренне сердечным прощанием. Он некоторое время беспокоился насчет того, как Маллин воспримет его дезертирство в ряды коранов Бертрана де Талаира, но молодой хозяин замка Бауд, кажется, ожидал заявления Блэза, которое последовало через два дня после отъезда эна Бертрана, и даже — по крайней мере, так показалось Блэзу — почти обрадовался ему.

Собственно говоря, для этого могли быть вполне прагматичные причины. Маллин был обеспеченным, но не богатым сеньором, и расходы, связанные с его честолюбивыми устремлениями занять почетное место в высших сферах, могли начать его тревожить. После двух недель роскошных развлечений лорда-трубадура из Талаира, возможно, Маллин де Бауд был не прочь навести некоторую экономию, а услуги нанимаемых на сезон командиров, таких, как Блэз Гораутский, стоили недешево.

Утром в день отъезда Блэза Маллин пожелал ему благословения бога и богини Риан тоже; в конце концов, это же Арбонна. Блэз принял первое с благодарностью, а второе с учтивостью. Его самого удивило то, с каким сожалением он распрощался с бароном и его коранами, которых обучал, Ирнаном, Маффуром и другими. Он не ожидал, что ему будет недоставать этих людей; похоже, он будет скучать по ним, по крайней мере, некоторое время.

Соресина в последние дни перед его отъездом вызвала у него удивление другого сорта, и это его беспокоило. Простая истина заключалась в том, что как ни хотелось бы Блэзу это отрицать, но хозяйка замка Бауд, и раньше женщина привлекательная и сознающая это, за очень короткий период приобрела еще больше достоинства и изящества. Особенно за короткий период после визита Бертрана де Талаира. Возможно ли, чтобы одна-единственная, быстротечная ночь с герцогом могла вызвать подобную перемену? Блэзу была ненавистна сама мысль об этом, но он не мог не заметить сдержанной учтивости, с которой Соресина начала к нему относиться, или элегантности ее внешности, когда она появлялась рядом с супругом в те дни, которые прошли между отъездом Бертрана и отъездом самого Блэза. В выражении ее лица или манерах не было и намека на то, что произошло на лестнице возле ее спальни совсем недавно. Иногда, правда, она казалась задумчивой, почти мрачной, словно старалась примириться с переменой в ее отношениях с внешним миром.

Соресина отправилась вместе с Маллином, когда барон и его кораны поехали провожать Блэза и проделали вместе с ним часть пути в утро его отъезда из этой горной страны на западе. Она подставила ему щеку для поцелуя, а не только руку. После очень недолгого колебания Блэз перегнулся в седле и поцеловал ее.

Когда он выпрямлялся, Соресина взглянула на него снизу вверх. Он вспомнил взгляд, которым она одарила его вскоре после его приезда, когда сказала ему, что ей нравятся мужчины старого образца, воинственные и суровые. Сейчас в ее взгляде тоже был отголосок той мысли, в конце концов, она была той же самой женщиной, но теперь в нем также появилось нечто новое.

— Надеюсь, какая-нибудь женщина во время твоих странствий по Арбонне убедит тебя сбрить эту бороду, — сказала она. — Она царапается, Блэз. Отрастишь ее снова, если понадобится, когда вернешься в Гораут.