Тед Чан - Купец и волшебные врата (сборник) Страница 30

Я не проявил интереса к внешнему миру, не проводил никаких исследований для помощи нормалам. Никто из нас не сможет переубедить другого. Для меня мир не имеет значения по сравнению с моими целями, а он не может допустить, чтобы усиленный разум работал чисто ради собственного интереса. Мои планы по созданию связей «разум — компьютер» отзовутся в мире гигантским эхом, вызвав реакцию правительств или народов, которая помешает его планам. Как гласит пословица, если я не решение, значит, я проблема.

Если бы мы были членами общества людей с усиленным разумом, природа человеческого взаимодействия имела бы иной порядок. Но в существующем обществе мы неизбежно станем тяжелыми танками, которые последствиями действий нор-малов могут пренебречь. Будь мы даже в двенадцати тысячах миль друг от друга, мы не могли бы друг друга не замечать. Необходимо решение.

Мы оба обошлись без нескольких раундов игры. Есть тысяча способов, которыми мы могли бы попытаться убить друг друга, — от нанесения нейротоксина на дверную ручку до организации точечного удара с военного спутника. Мы оба могли бы обшаривать физическое пространство и дейтанет в поисках мириадов возможностей и ставить ловушки на пути поиска друг друга. Но ни один из нас ничего такого не сделал, не чувствовал необходимости к этому прибегать. Простая бесконечная регрессия пересмотра и обдумывания отвергла подобные способы. Решающими станут те приготовления, которые мы не можем предсказать.

Такси останавливается, я расплачиваюсь и иду в дом. Электрический замок отпирается передо мной сам. Я снимаю пальто и поднимаюсь на четыре пролета.

Дверь в квартиру Рейнольдса уже открыта. Я вхожу в гостиную и слышу гиперускоренную полифонию из цифрового синтезатора. Очевидно, прибор сделан Рейнольдсом: звуки модулированы неслышимо для обычных ушей, и даже я не могу найти в них систему. Выть может, эксперимент с музыкой высокой информационной плотности.

В комнате большое вращающееся кресло, спинкой ко мне. Рейнольдса не видно, а телесные эманации он снизил до коматозного уровня. Я неявно открываю свое присутствие и то, что я его узнал.

<Рейнольдс.>

Ответ:

<Греко.>

Медленно и плавно поворачивается кресло. Он улыбается и глушит стоящий рядом синтезатор. Удовлетворение.

<Рад познакомиться.>

Мы для общения используем фрагменты языка тела нормалов — сокращенная версия естественного языка. Каждая фраза занимает десятые доли секунды. Я выражаю сожаление:

<Очень жаль, что мы должны встречаться как враги.>

Грустное согласие, потом гипотеза:

«Совершенно верно. Представь, как могли бы мы переменить мир, действуя в согласии. Два усиленных разума— такая упущенная возможность. >

Это правда. Совместные действия дали бы куда больше, чем мы можем достичь каждый в отдельности. Любое взаимодействие было бы невероятно плодотворным — какая радость была бы просто вести дискуссию с кем-то, чья быстрота не уступает моей, кто может предложить идею, для меня новую, кто может услышать те же мелодии, что и я. И он желает того-же. Нам обоим больно думать, что один из нас не выйдет из этой комнаты живым.

Предложение:

<Что, если нам поделиться друг с другом тем, что мы узнали за эти полгода?>

Он знает, что я отвечу.

Мы будем говорить вслух, поскольку язык тела лишен технического словаря. Рейнольдс быстро и спокойно произносит пять слов. Они куда более нагружены смыслом, чем любая строфа стихов: в каждом слове есть логическая зацепка, за которую я могу схватиться, предварительно постигнув полный смысл слова предыдущего. В целом эти слова составляют революционное прозрение в социологии. Рейнольдс языком тела сообщает, что это было среди первого, что он постиг. Я пришел к тому же осознанию, но сформулировал его по-другому. Я немедленно возражаю семью словами, где в четырех собраны различия между моим прозрением и его, а три следующих описывают неочевидные результаты этих различий. Он отвечает.

Мы продолжаем. Мы как два барда, и каждый побуждает другого добавить следующий куплет, а вместе они составляют эпическую поэму знания. За несколько мгновений мы набираем скорость, перехватывая слова друг друга, но слыша каждый оттенок, и воспринимаем, сопоставляем, отвечаем непрерывно, одновременно, едино.

Идут минуты. Я многое узнал от него, он от меня. Это восторг — так окунуться в идеи, следствия из которых мне придется обдумывать много дней. Но мы собираем и стратегическую информацию: я оцениваю объем его невысказанных знаний, сравниваю со своим и моделирую его процесс оценки меня. Никуда не девается сознание, чем должно все это кончиться: наш обмен лишь еще сильнее проясняет идеологические различия.

Рейнольдс не видел той красоты, что видел я, он стоял перед прекрасными озарениями, будучи к ним безразличен. Единственный гештальт, который его вдохновляет, — это тот, который игнорирую я: планетарное сообщество, биосфера. Я влюблен. в красоту, он — в человечество. Каждый из нас чувствует, что другой отвергает великие возможности.

У него есть неупомянутый план создать глобальную сеть влияния, создать процветание в мире. Ради этого он будет использовать людей, из которых одним даст просто повышенный интеллект, другим — метасамосознание, и немногие из последних будут представлять для него угрозу.

<3ачем идти на такой риск ради нормалов?>

<Твое безразличие по отношению к ним было бы оправдано, если бы ты был просветленным и твой мир не пересекался бы с их миром. Но раз ты и я все еще можем воспринимать их дела, мы не можем быть к ним равнодушными. >

Я в состоянии точно измерить дистанцию между нашими моральными позициями, увидеть напряжение между несовместимыми линиями. Им движет не просто сочувствие или альтруизм, но что-то, включающее оба эти чувства. Я же сосредоточен лишь на понимании возвышенного.

<А красота, видимая из просветления? Разве она тебя не привлекает? >

<Ты знаешь, какая структура нужна для поддержания просветленного сознания. У меня нет причин ждать все время, которое понадобится для создания соответствующей промышленности. >

Он считает интеллект средством, а я — целью в себе. Более высокий интеллект будет ему мало полезен. На его нынешнем уровне он может найти наилучшее решение в области человеческого опыта и далеко вне его. Все, что ему нужно, — достаточное время, чтобы это решение воплотить.

В дальнейшей дискуссии нет смысла. По взаимному молчаливому согласию мы начинаем.

Бессмысленно говорить об элементе внезапности, когда мы начинаем атаку: наше сознание не может стать более бдительным от предупреждения. Это не великодушная вежливость, когда мы соглашаемся о начале битвы: это признание неизбежного.