О`Санчес - Нечисти Страница 31

– Уймись, змеяна-несмеяна, я сам еще ничего не знаю. Цыц, сейчас водой набрызгаю!.. Холодная водица!.. – Как-то вдруг Леха проникся знанием насчет змеи – как с ней обращаться, что она умеет… чем кормится… Видимо, дядя Саша постарался… Точно он, – его же подарок…

К столу Леха вышел в спортивных лженайковских штанах, с расстегнутой до пупа рубахой. Ирина Федоровна поспешила к нему с полотенцем:

– Ну-ка, вытирайся, вытирайся скорее, а то простудишься. Я ведь забыла воду согреть, нонче-то…

– Фигня. Холодная – бодрит, она и для здоровья полезнее. А где все? Где мама? Сколько же я спал?

– Сядь, Лешенька, сядь. Нет ее больше на белом свете. Ни ее, ни Сашки городского, ни Петра Силыча, земля им пухом. Погибли вчера вечером. А спал ты сутки с гаком. – Бабка замычала басом, засуетилась пальцами, выдернула носовой платок, слезы резво побежали на ее коричневые от старости щеки.

– Чт… Как??? Мама! Где она?..

– Нет ее больше, лебедушки белой, Елены Андреевны.

– Как… Баб Ира, бабушка, как же… – Леха притормозил конкретно: он вытаращил глаза, забормотал несвязное, застигнутый врасплох ударом, о котором тем не менее он должен был бы знать и знал уже загодя… – что там случилось??? Ну скажи же в конце-то концов???

– Не знаю, Лешенька. Не знаю, родной. А только все их жизненные ниточки я чуяла, как мы с ними договаривались. Первой Лена, а потом и Сашка с Петром… Все как обещано предсказанием…

– Где… они?..

– Там, в Питере сгинули. Они вчера туда и уехали. Был план у Петра Силыча, у отца твоего… Тебя, нашу главную надежу, и меня, старую, решено было оставить здесь, а чтобы ты не волновался и мыслями по неопытности врага не приманил, Силыч сделал, чтобы ты спал. А я за тобою присматривала.

– Кто… их…

– Сатана. Его отродье со слугами, одолели они наших… Только ты у меня и остался… Уж я на Силыча надеялась… Уж он-то, думала, управится и Сашу с Леной вытащит из проклятия… Пронадеялась. Сердцем чуяла – мне туда надо было поехать, дуре старой, глядишь – и перевесили бы…

Старуха вскинулась, клацнула выскочившими на мгновения когтями – носовой платок разлетелся в лохмотья, поникла вновь, и слезы, ничем уже не сдерживаемые, так и лились двумя тихими ручейками…

Разъяренная Аленка слетела с Лехиной шеи на пол, уже вытянулась, было, в трехметровую и недоуменно зашипела, покачиваясь: старуха – не то, зверек на стуле – тоже не опасность. Так кто угрожает повелителю? Откуда его боль?..

– Поплачь, Лешенька, освободи сердце…

– Не могу, баб Ира… Хотел бы, да не плачется…

– Пей чай, остынет ведь…

– Аленка, на место! Баб Ира, я обратно в сарай. Полежу. Ты… ты ведь тоже у меня одна осталась. – Он обнял старуху за плечи, погладил седой затылок, ткнул туда носом. – Я тебя одну не оставлю. Не оставлю. Не хочу есть… – Леха залпом выпил заварку (чай так и не налил), поморщился…

– Не могу… Я в сарае, баб Ира… бабушка. Отлежусь – сам выйду… Где Мурман?

– С собой они его взяли… Вроде жив, а больше не чую – где он, как он?.. Иди, Лешенька, а лучше поплачь. И я прилягу, ох и тошненько мне… Ваську только покормлю…

Леха вышел из сарая ближе к вечеру, когда солнце потеряло жгучую силу, набрякло вялым оранжевым цветом, но все еще не хотело проваливаться в мрачно-зеленые ельники, живущие к западу от деревни. Хотелось есть, хотелось плакать, хотелось бежать туда, в Питер, день и ночь, пока ноги несут, но Леха держался: мать уже не вернешь… Мама… Как бабку одну оставить? Надо все выяснить…

Может быть, уже этой ночью они и до него доберутся… Дядя Петя сказал: «не забывай…», он, значит, заранее знал, что навсегда прощаются… Кремень. Вот я и взрослый… Найду и растопчу этих сук… Или меня первые найдут… Если уж они дядю Петю прикончили… Где Мурман?.. Почему я ничего колдовского не умею?.. Тихо ты, рептилия! Расщекоталась…

– Бабушка… Есть чего-нить покусать?

– Лешенька, это ты, а я и не слышу, как вошел! Каша с курицей на второе да щавельник на первое. Молочко есть свеженькое, все равно что сливки, квасок подоспел вроде бы. Сейчас салатик… Или окрошку сделать?

– Нет, баб Ира, я только каши. А что за салат?

– Огурцы с помидорами, лучок. Сметанка есть, масло подсолнечное.

– Ну и салат со сметаной. Только немного.

Сели ужинать. Ирина Федоровна пожевала огуречный ломтик, а больше есть не стала, так и сидела напротив Лехи, по-мужски положив на столовую узорчатую скатерть древние свои руки, так и смотрела на своего ненаглядного внучка, о котором и забыла давно, что он ей не родной. Леха ел как всегда, если не больше.

– Добавочки?

– Немножко, баб Ира, совсем чуть-чуть…

– Ешь на доброе здоровье, а то куда девать-то, на зиму сушить? На-ко…

– Ну куда ты столько, лопну. Мне же это просто не съесть.

– Значит, Ряшке достанется. А вот Петр Силыч… Батюшка твой – так он никогда в тарелке не оставлял, сколько бывало ни положу – все подметет да еще и еще попросит. Через то и статью был – вон какой богатырь! И ты кушай как следует, чтобы ростом родителя догнать и перегнать. И силой. А так есть будешь – так и ослабнешь дистрофиком.

– Нет, я уже больше не вырасту, баб Ира. Пубертатный… Созрел я организмом окончательно во взрослого человека. Видела, какой у… у Петра Силыча живот? Я такого не хочу. Пусть уж лучше при своем росте останусь, мне и этот сойдет.

Леха скромничал: росту в нем было – метр девяносто два, и качалку он посещал трижды в неделю, и от природы был в кости широк; маленьким и тщедушным он ощущал себя только рядом с отцом, которого даже в мыслях до этого дня называл не иначе, как дядей Петей либо Петром Силычем.

Леха вздохнул и принялся за квас. Может, не надо после молока? Нужно собраться с духом и с мыслями, пока бабуля со стола прибирает, и пора подумать, как дальше жить и что делать.

– Цыц, Аленка… – Заснуть бы лет на пять… А толку-то, проснешься – та же тоска… Мама… – Баб Ира, ну ты где? Может, помочь?

– Да все уже, иду… Самовар принеси, а то тяжелый.

– А Мурман сам дорогу сумеет найти?

– Вот уж не знаю. Силыч, может, и заложил в него вроде компаса, а может и нет. Если жив – все одно найдется, зверь приметный, а вроде жив, как я чую.

– Да, ты говорила, хорошо бы. Надо что-то делать, баб Ира. Что мне толку здесь сидеть?

– И что же ты собираешься делать, голубчик мой? – Ирина Федоровна подобрала горе в комок поплотнее, сунула под сердце, чтобы не мешало оно серьезному разговору, глаза ее стали сухи, а голос тверд.

– Сам не знаю, как раз хотел с тобой посоветоваться. Вы ведь тут все при волшебстве, оказывается, включая маму, а я – дуб-дураком, ничего не умею…

– Волшба ни при чем, мы ворожим да колдуем. Силыч волховать умел, звезды спрашивать, даже магию знал… Но он особь статья.