О'Санчес - Пенталогия «Хвак» Страница 31

— Слушай, Зиэль, я вспомнил… А что с этим будет?..

— С кем — с этим?

— Ну… Когда мы к Шихану подходили, тебя с каким-то невежей спутали… Хвак его звать. Что с ним будет, если поймают?

— Ничего не будет: казнят, да отпустят.

— Как это?

Зиэль вынырнул их своих мыслей и с неудовольствием посмотрел на Лина. Для этого ему пришлось довольно круто наклонить голову, потому что тот, по примеру воина, то и дело покидал седло и шел пешком. Это было забавное зрелище: громадный боевой конь в поводу идет, неспешно перебирая копытами, рядом с ним здоровенный воин за повод держится, идет так же неспешно, рядом с воином маленький мальчик движется вприпрыжку, не понять — быстро идет или медленно бежит… Вокруг них ужом вьется маленький звереныш, вот-вот кажется под ноги попадет или под копыта, но — всегда уворачивается… А выглядит неуклюжим. Но это только выглядит: охи-охи очень ловкие и опасные звери, и чуткие на опасность, и сметливые, даже такие малыши, как Гвоздик.

А Лину — совсем напротив — свою голову приходится высоко задирать, чтобы видеть лицо собеседника…

— Эх… Так это! Все забываю, что беседую с маленьким неразвитым человеческим существом, еще неспособным ко всяким там тонкостям словесных кружевных плетений… Поэтом не мечтаешь ли стать? Знаменитым трубадуром?

— Кем?

— Тьфу ты! Одним словом, этого Хвака просто казнят, если поймают. Но мне до этого никакого дела нет, никогда я об этом не узнаю, меня это никак не касается, потому что мой путь лежит совсем в иные пределы, а чаяния мои никоим образом (О-о-о!.. На моей памяти, впервые и единственный раз, за все миры, времена и эпохи, Зиэль ошибся в своих суждениях столь сокрушительно!.. — Прим. авт.)… Смотри, смотри!.. Сейчас он ее!.. Неужели… Ну и ушлый же твой Гвоздик. Стоять всем. Иди, отними. Я сказал! Подержишь немножко — и обратно отдашь, зато он будет знать — кто главный из вас.

Это Гвоздик подкрался к пеньку на косогоре и в один прыжок добрался до маленькой самочки болотного птера, присевшей отдохнуть. И сам при этом едва не свалился в овражек. Птера беспорядочно дергала перепончатыми крылами, попыталась пустить в ход острую длинную пасть, но Гвоздик уже сомкнул у нее на горле маленькие свои клыки… Весь опьяненный боем и победой, он даже оскалился на Лина, когда тот попытался отнять добычу, но Лин был тверд и решителен, он уже по опыту своей маленькой жизни понимал всю правоту наставлений Зиэля: старший — значит, должен уметь проявить своего старшинство и отстоять его, да не однажды, а всю жизнь отстаивать, раз за разом, год за годом. Друг — это друг, но когда друзья разной породы, и один из них человек, кто-то из двух друзей должен быть хозяином. И для Лина лучше, чтобы этот кто-то — был он, а не Гвоздик. Сердце у Лина содрогалось от жалости и сочувствия, но он привязал птериную тушку слева к поясу, а Гвоздику велел бежать дальше, словно бы ничего не случилось, и с тракта больше не сходить… И Гвоздик смирился с очередной жестокостью жизни, а через минуту уже и забыл о ней, весело перебегая под ногами путников от одной стороны дороги к другой, стараясь при этом все же почаще держаться рядом с Лином. Почти забыл, потому что пережитое не пропало вовсе, но крупицей жизненного опыта осело в голове и душе маленького пока еще, но уже умного зверя. И, кроме того, старший друг Лин с помощью ножа отломал малюсенький кусочек перепончатого крыла и угостил им младшего друга Гвоздика. Ам! — и нет кусочка, но зато настроение из хорошего сразу же вернулось в очень хорошее. И, опять же, простодушный Гвоздик чует своего хозяина: тот его обязательно еще угостит, честно поделится добытым, только бы им до привала добраться.

— А почему к нам навстречу людей больше движется, чем с нами в одну сторону?

— Это блазь, морок, ошибка сознания. На самом деле, количество идущих в противоположные стороны людей на этом тракте — примерно равное, если не считать того обстоятельства, что идущие на дикий и опасный юг погибают чаще, стало быть, и возвращаются чуть реже… Но в нашем случае, когда вокруг мир, лето, отсутствие мятежей и прочего, эти количества примерно равны. Тем не менее, Лин… Смотри: мы идем в ту сторону и встречаем всех, кто идет навстречу, конников и пеших, быстрых и кто едва телепается… Но вот кто идет с нами в одну сторону — подумай: одни идут быстрее нас, и мы их никогда не нагоним и не увидим; другие же ползут как улитки и никогда нас не нагонят — мы их тоже не увидим. Но зато путники с юга повстречают и быстрых наших попутчиков, и медленных. То есть, им будет казаться, что навстречу им, на юг, идет больше народу, чем к нам на север. Понял? Но ты наблюдательный парень, это хорошо.

— Ловко! Я понял! — Лин засмеялся, довольный чудом внезапного и простого постижения тайны, а Гвоздик отвлекся от остатков поедаемой птеры и тоже попытался засмеяться на свой щенячий лад. — Ой… Зиэль, ты слышал: он почти залаял!

— Ничего я не слышал, как пищал, так и пищит. Ну, может, чуть погрубее. Зачем ты ему всю птеру отдал — лопнет ведь?

— Не лопнет. А можно я еще дров соберу, а то вдруг до утра не хватит?

— Мерзляк. — Зиэль с презрением сплюнул в костер. — Действуй. В пределах прямой видимости, понял? Не то нафы тебя подкараулят и того… Без тепловой обработки…

Лину тут же расхотелось отходить от костра, но он переборол ужас, недостойный воина, и на ватных ногах пошел в полутьму… Обошлось. Нет, нафы словно бы забыли о несъеденной, ускользнувшей от них дани, за все время в пути — никак и ни разу не проявили себя. Лин догадывался, что все дело в его удивительном спутнике, в Зиэле… А когда они расстанутся… Вот тогда он и будет думать…

— Ну-ка, покажись? Молодец, Гвоздик, молодец, умница! Всего себя вылизал, весь чистенький, мордашка умытая… Ложись рядом…

На исходе четвертого дня путешествия Зиэль словно бы обмяк, подобрел и отвечал Лину охотнее, гораздо пространнее…

— Если честно сказать — не знаю зачем. Знаю — куда: на юг. Деньги есть, но они рано или поздно кончатся, на юге природа… покрепче нынешней, понимаешь? Зима там — настоящая зима, плевок на лету мерзнет, лето — и оно тоже… неплохое бывает. Дни длинные, ночей, считай, вовсе нет… Это летом, а зимой наоборот.

— Ты говорил, что хочешь служить у маркизов Короны?

— Я говорил? Что за чушь! Во-первых, в маркизате наемников не держат… очень редко берут и очень ненадолго… Чаще наоборот — на всю жизнь присягу принимают. Во-вторых, мне в их владениях делать нечего, мне приятнее в вольных имперских городах гулять, нежели в имперских ленных…

— А чем они отличаются?

— Вольные принадлежат непосредственно Империи, а ленные — принадлежат местным властителям, которые принадлежат Империи. Вот мне в вольных и дышится легче, и наниматься там проще. Шихан — вольный имперский город, граф Гупи в нем — имперский наместник. А Дауло, к примеру, принадлежит маркизам Дау, те сами правят городом, но в пределах законов, установленных Империей. Понял?