Виктория Дьякова - Доктор Смерть Страница 31

Она ответила не сразу.

— Сейчас все это кажется далеко, — произнесла тихо, почти шепотом. — Я тоже сказала многое не то, что думаю. Что чувствую. Наверное, больше не стоит вспоминать об этом.

— Спасибо Айстофелю, — он с нежностью убрал с ее лица припорошенный снегом каштановый локон. — Если бы не он, то, возможно, все закончилось бы куда хуже. Для нас обоих.

Получив отпуск после ранения, Скорцени долечивался в Вене у матери. Вырвавшись всего на один день из Берлина, Маренн приехала навестить его. Приехала утренним поездом, чтобы ночным уехать обратно. Он встретил ее на вокзале.

По беломраморной лестнице, украшенной золочеными вазами и канделябрами, они поднялись в покои знаменитого Кобургского бастиона, старинного дворца принцев Кобургов в Вене. В былые времена его обнесли крепостной стеной на случай, если турецкие орды ворвутся в город и мог выдержать длительную осаду. Это был родной дом матери, ее предков. Здесь жили деды, прадеды. Отсюда принц Фридрих фон Кобург-Заальфельд, командующий австрийским корпусом, уходил в далекие турецкие походы во времена Марии-Терезии и императора Иосифа, сюда он возвращался с победой.

Потом они гуляли по старой Вене, слушали оркестры, прошлись по университетскому парку, где когда-то впервые встретились, где каждый из них почувствовал себя на десять лет моложе. Он — юным буршем, она — французской принцессой в горностаевом манто, ученицей великого Фрейда.

В Шенбрунне, поднявшись на холм славы, на котором стоит парящий в синих небесах белоснежный монумент Слава Австрии, они долго любовались панорамой Вены, простирающейся у подножия величественного символа могущественной империи, канувшей в небытие. Маленькая рыженькая белка, прыгнув, доверчиво уселась на плечо Маренн.

— Ваше высочество, — Скорцени низко склонил голову, целуя ее руку.

Она вздохнула, промолчав. С грустной улыбкой смотрела она на собственные портреты в галерее Габсбургов. Ей казалось, что все это было не с ней и совсем в другой жизни, в другом времени. И это вовсе не она, в бальном платье, в короне с жемчужинами и брильянтовом колье сдержанно улыбается с парадного портрета в круглой золоченой раме. Это не она правнучка Франца-Иосифа, не она герцогиня Кобурга, не она…

После прогулки Отто пригласил Маренн к себе домой. Семья Скорцени жила в старом фешенебельном районе Вены — Деблинге. Он представил ее матери и назвал настоящее имя, строго предупредив, конечно, что об этом не стоит распространяться соседкам. Родство Маренн с императорской фамилией произвело на фрау огромное впечатление. Она отнеслась к гостье с большим почтением.

— Кровь Габсбургов свята для каждого австрийца, — наставительно сказала она сыну. — Надо же, как она похожа на свою прабабку, красавицу императрицу Зизи на портретах в Шенбрунне. И даже немного напоминает незабвенную Марию-Терезию.

Потом, понизив голос и надеясь, что герцогиня не услышит ее, добавила:

— Когда-то наша семья не могла даже мечтать, чтобы приблизиться к Габсбургам, заговорить с ними. Твой дед снимал шляпу и начинал кланяться, едва завидев карету Франца-Иосифа в начале улицы, не то чтобы сидеть с ними за одним столом, а тем более жениться на их принцессах. Это было делом королей. Куда нам, простым смертным! Надо же, — фрау покачала головой. — Что натворила в мире война. И та, что прошла. И эта.

Л вечером в залитом светом свечей знаменитом зале Кур-салона в Штадпарке, где когда-то сам Штраус исполнял на скрипке свои произведения, состоялся бал. Сбросив порядком надоевшую форму, Маренн с удовольствием переоделась в легкое вечернее платье. В украшенном зеркалами, сияющем хрустальном зале появился элегантный молодой человек во фраке. Он нес великолепный букет. Высоко подняв цветы над головой, молодой человек с улыбкой предлагал их посетителям. Заметив его, Скорцени знаком подозвал и забрал весь букет, не спрашивая о цене. Затем галантно преподнес его Маренн. Она почувствовала, как стало тепло на душе.

Снова зазвучал вальс. Отто предложил руку, приглашая на танец. Маренн кружилась по паркету, прижимая охапку цветов к груди. Нежные головки мелькали в вихре розового шифона, взмывая и опускаясь в такт пьянящей музыке Штрауса.

Известно, что каждый житель Вены умеет и любит танцевать вальс. Но никто и никогда не умел танцевать его лучше Габсбургов. Волны нежно-розового шифона брызгами взлетали вслед за грациозно двигавшейся по блестящему паркету изящной темноволосой женщиной с глазами цвета дунайской воды. Ее кавалер — высокий, русоволосый, затянутый в парадную форму, искусный в вальсе, как всякий австриец, — умело вел красавицу по кругу, и, казалось, вместе с ними в звуках «Прекрасного голубого Дуная» кружились укрытые снегом вершины Альп, зеленоватые воды рек и каналов, готические шпили церквей и великолепная роскошь венских дворцов. Где-то далеко, на востоке, замер гул сражений, пронзительный вой пикирующих бомбардировщиков, артиллерийская канонада. Где-то там, за Альпами, за Дунаем, грохотала война.

После бала, отпустив машину, они шли пешком по вечерней Вене, неторопливо проходя от Оперы к устремленным в космос величественным аркадам и шпилям собора Святого Штефана. Накинув на плечи легкое норковое манто, с распущенными волосами, Маренн шла, опираясь на руку Отто и спрятав под шубу великолепный розовый букет. Шуршал, струясь по мостовой шифон длинного шлейфа. Величественной полукруглой колоннадой возник впереди беломраморный дворец Габсбургов — Хофбург. За ним — башни ратуши. Темнели на горизонте холмы Венского леса. Холодное зимнее солнце алым шаром висело над холмами, клонясь к закату.

Скоро поезд. Надо уезжать. И снова — Кобургский бастион, снова — черная форма. Снова вокзал. И скорый ночной поезд на Берлин.

Он проводил ее на вокзал. Поезд, качнувшись, тронулся, снова перенеся се в воспоминаниях на десять лет назад. Она снова уезжала. Но не в Париж, как тогда, а в Берлин. И не навстречу радостной суете предсвадебных хлопот, как думала она той далекой осенью, а навстречу горю, разрушению, войне.

Та осень обманула ее. Вместо ожидаемого счастья принесла она саднящую сердце горечь разочарования. Вся ее жизнь перевернулась с той поры. Что принесет ей эта? Уже не осень, уже зима. Зима сорок второго года.

За окнами вагона медленно уплывала Вена — старая, седая и одновременно вечно молодая, как волшебная флейта Моцарта. Она оставалась родной для них обоих — их юностью, их тайной. Единственное, что не разъединяло, а объединяло вопреки всему. В ушах еще звучали скрипки, музыканты лихо — по-венски — пристукивали каблуком в такт.