Робин Хобб - Убийца Шута Страница 32

Она ждала.

— Может, ты чем-то отравилась? — спросил я. — Соус к баранине в обед, показался мне слишком острым, и может быть…

— Я не больна. И я не ужинала, если ты не заметил. Я рожаю. Благословение Эде, Фитц, у меня было семь детей, которые родились живыми, и два выкидыша. Тебе не кажется, что я точно знаю, что чувствую сейчас?

Я медленно встал. Ее лицо блестело от пота. Лихорадка, усугубляющая ее безумие?

— Я пошлю за Тавией. Она может пойти к целителю, а я пока помогу тебе лечь.

— Нет, — резко ответила она, — я не больна. Так что целитель мне не нужен. И акушерка не придет. И она, и Тавия, и ты — вы все думаете, что я сумасшедшая.

Она вздохнула, замерла, закрыла глаза, сложила губы, ее костяшки, сжимающие дверной косяк, побелели. После долгой паузы она заговорила.

— Я могу сделать это одна. Баррич всегда помогал мне с родами, но я могу все сделать одна, если это необходимо.

Хотела ли она уязвить меня настолько глубоко, как у нее это вышло?

— Позволь мне помочь тебе в твоей детской, — сказал я.

Я почти ожидал, что она ударит меня, когда я возьму ее руку, но она лишь тяжело на меня налегла. Мы медленно шли по темным залам, останавливаясь три раза, и я уже думал, что, возможно, придется взять ее на руки. С ней определенно происходило что-то неправильное. Волк во мне, так долго молчавший, был встревожен ее запахом.

— Тебя вырвало? — спросил я ее. — У тебя жар?

Она не ответила ни на один вопрос.

До ее комнаты мы добирались целую вечность. Внутри уже пылал камин и было душно. Когда она села на низкий диван и застонала от судороги, скрутившей ее, я спокойно сказал:

— Я могу принести тебе чай, который может очистить тебя. Я действительно думаю…

— Я пытаюсь родить твоего ребенка. Если не можешь помочь, то оставь меня, — сказала она свирепо.

Я не выдержал. Я поднялся со своего места рядом с ней, повернулся и отошел к двери. Там я остановился. Я никогда не узнаю, почему. Может быть, почувствовал, что лучше войти в ее безумие, чем позволить ей уйти одной. Или, возможно, что присоединиться к ней лучше, чем оставаться в рациональном мире без нее. Я изменил свой голос, позволив моей любви прозвучать в нем.

— Молли, скажи, что тебе необходимо. Я никогда не делал этого. Что я должен принести, что я должен делать? Должен ли я позвать женщин, чтобы они ухаживали за тобой?

Ее мышцы напряглись после моего вопроса; прошло несколько мгновений, прежде чем она ответила:

— Нет. Мне никто не нужен. Они будут только хихикать и ухмыляться над глупой старухой. Так что мне нужен только ты. Если найдешь в себе силы поверить мне. По крайней мере, в этой комнате, Фитц, сдержи свое слово. Притворись, что веришь мне, — у нее снова перехватило дыхание, и она наклонилась вперед. Через какое-то время она сказала: — Принеси таз с горячей водой, чтобы выкупать младенца после рождения. И чистую ткань, вытереть его. Немного бечевки, чтобы перетянуть пуповину. Кувшин холодной воды и чашку для меня.

Потом ее снова скрутило, она протяжно и низко застонала.

И я пошел. На кухне я налил в кувшин горячей воды из чайника, всегда кипевшего у очага. Вокруг меня был уютный знакомый беспорядок ночной кухни. Огонь бормотал сам с собой, в глиняных горшках поднималось тесто для завтрашнего хлеба, у задней стенки очага кастрюля коричневого говяжьего бульона источала ароматный запах. Я нашел таз и наполнил большую кружку холодной водой, взял чистую ткань из стопки, нашел большой поднос и сгрузил все на него. Я долго стоял, вдыхая спокойствие, благоразумие организованной кухни в эти тихие мгновения.

— О, Молли, — сказал я молчаливым стенам.

Потом я собрал все свое мужество, будто вытягивал тяжелый клинок, взял поднос, сблансировал его, и отправился по тихим залам Ивового леса.

Я толкнул плечом незапертую дверь, поставил поднос на стол и подошел к дивану у камина. В комнате пахло потом. Молли молчала, опустив голову на грудь. После всего этого она уснула, сидя перед огнем?

Она сидела, широко расставив ноги, на краю дивана, ее ночная рубашка задралась до бедер. Ее руки лежали между колен и крошечный младенец, каких я никогда не видывал, отдыхал в них. Я пошатнулся, чуть не упал, а затем рухнул на колени, не отводя взгляда. Такое маленькое существо, в белых и красных прожилках. Глаза ребенка были открыты. Мой голос задрожал, когда я спросил:

— Это ребенок?

Она подняла глаза и посмотрела на меня с высоты своих лет. Глупый, любимый мужчина. Даже в таком истощении, она улыбнулась мне. Триумф в этом взгляде и любви я не заслужил. Ни одного упрека в моих сомнениях. Она тихо проговорила.

— Да. Она — наш ребенок.

Наконец-то. Крошечная темно-красная малютка с бледной толстой пуповиной, тянущейся от ее животика к последу на полу у ног Молли.

Я задыхался, но попытался взять себя в руки. Чистая радость столкнулась с глубоким стыдом. Я сомневался в ней. Я не достоин этого чуда. Несомненно, жизнь накажет меня. Мой голос звучал по-детски, как мне казалось, когда я спросил:

— Она живая?

Голос Молли звучал опустошенно.

— Да, но она такая маленькая. Вполовину меньше амбарной кошки! О, Фитц, как это может быть? Такая долгая беременность и такой маленький ребенок, — она слабо вздохнула, деловито удерживая слезы. — Принеси мне таз с теплой водой и мягкие полотенца. И что-нибудь, чтобы отрезать пуповину.

— Сейчас!

Я принес все требуемое и сложил к ее ногам. Малышка все еще отдыхала на руках матери, глядя на нее. Молли провела пальцем по маленькому ротику ребенка, погладила ее по щеке.

— Ты такая спокойная, — сказала она, и ее пальцы двинулись к груди малышки. Я видел, как она прижала их и почувствовала биение сердца. Молли посмотрела на меня.

— Как птичье сердечко.

Малышка слегка пошевелилась и глубоко вздохнула. Вдруг она вздрогнула, и Молли прижала ее к груди. Она посмотрела в ее личико и прошептала:

— Такая крошечная. Мы ждали тебя так долго, мы ждали годы. А теперь ты пришла, и я сомневаюсь, что ты задержишься хоть на денек.

Я хотел бы успокоить ее, но знал, что она права. Руки Молли начали дрожать от усталости. Тем не менее она сама связала и обрезала пуповину. Она наклонилась, чтобы проверить, теплая ли вода, а затем опустила ребенка в таз. Руками аккуратно смысла всю кровь. Крошечный череп был покрыт пушистыми светлыми волосиками.

— У нее голубые глаза!

— Все дети рождаются с голубыми глазами. Они изменятся.

Молли подняла ребенка так легко и ловко, что я позавидовал, перенесла ее в полотенце на мягкое белое одеяло и запеленала в аккуратный сверток, гладкий, как кокон мотылька. Молли посмотрела на меня и покачала головой на мое немое удивление.

— Возьми ее, пожалуйста. Мне нужно прийти в себя.

— Я могу уронить ее! — я был в ужасе.

Серьезный взгляд Молли встретился с моим.

— Возьми ее. Не выпускай. Я не знаю, как долго она будет с нами. Подержи ее, пока есть возможность. Если она оставит нас, мы проводим ее вместе, не бросим одинокой в колыбели.

От ее слов по моим щекам потекли слезы. Но я повиновался, теперь совершенно кроткий, осознав, насколько я был не прав. Я придвинулся к спинке дивана, сел, держа на руках мою маленькую дочь, и посмотрел ей в лицо. Ее голубые глаза решительно встретились с моими. Она не плакала, как, я считал, делают все новорожденные. Она была совершенно спокойна. И очень тиха.

Я встретил ее взгляд; она посмотрела на меня, как будто знала ответ на каждую загадку. Я наклонился ближе, вдохнул ее запах, и волк во мне высоко подпрыгнул. Моя. Внезапно она стала моей во всех смыслах. Мой детеныш, которого надо защитить. Моя. С этого момента я бы скорее умер, чем позволил бы причинить ей вред. Моя. Уит сказал мне, что это маленькая искра жизни разгорится сильнее. Такая крошка, но она никогда не будет жертвой.

Я взглянул на Молли. Она умывалась. Я приставил указательный палец ко лбу моего ребенка и очень осторожно протянул к ней Скилл. Я не был уверен в правильности того, что делаю, но отбросил все угрызения совести по этому поводу. Она была слишком мала, чтобы спрашивать ее разрешения. Я точно знал, чего хотел. Если бы я увидел, что с ребенком что-то не так, какой-нибудь физический изъян, я хотел бы сделать все, что в моих силах, чтобы исправить это, даже если это потребует предела моих способностей и использует все ее небольшие запасы прочности. Ребенок был спокоен, ее глубокие голубые глаза рассматривали меня, пока я исследовал ее. Такое маленькое тело. Я почувствовал, как ее сердце качает кровь, как в легкие входит воздух. Она была маленькая, но если что-то в ней было неправильное, я не смог этого найти. Она слабо изогнулась, сморщила крошечный ротик, будто собираясь заплакать, но я не отступал.

Тень упала между нами. Я виновато посмотрел. Молли стояла над нами в чистом мягком халате, уже готовая забрать ребенка. Я отдал ее и сказал спокойно: