Ника Ракитина - Радуга (Мой далекий берег) Страница 32

На третий день бинты сняли. Он видел.

— Все пока хорошо. Что глаза красные — не страшно. Я выписала глазные капли. Четыре раза в день. Уколы остаются… Разумеется, не напрягаться. Тяжестей не поднимать. Читать пока нежелательно. Вообще, ближайшие два месяца режим щадящий…

Татьяна поймала себя на том, что нервно теребит полу халатика, и стиснула пальцы, пытаясь понять, заметно ли Ястребу ее волнение. Раньше было проще. Она могла без стеснения разглядывать этого удивительного мужчину. Его вовсе не портила даже унылая больничная одежда, даже бледность, шрам на скуле и черные зрачки, смотрящие в никуда. Щетка соломенных волос на круглой голове с прижатыми ушами, разворот широченных плеч, втянутый живот и узкие бедра… Докторша поймала себя на том, что откровенно им любуется. И испугалась. Резко встала.

— Не боись, Арсеньевна. Я прослежу, — пробасил Семен.

Она иронично скривила губы. Уже уходя, подумала, что это выглядит, как бегство. Обернулась:

— Вам все ясно? Может быть, есть жалобы?

— Что такое фреза?

Дядя Сеня присвистнул.

Татьяна Арсеньевна отпустила дверную ручку. Пригладила выглядывающую из-под медицинской шапочки русую челку. Одернула тщательно выглаженный халатик. Переступила, скользнув каблучком по линолеуму. Затрепетала ресницами.

— Это такое колечко, по-моему. С зубками. Еще вопросы есть?

Губы пересохли. Мучительно хотелось их облизать. Ну, хоть воды глотнуть. Вечером вчера совершенно случайно подслушала, как девочки в сестринской обсуждают этого… шутника. Чего они наговорили… — покраснеть и сдохнуть. Ну и слова приходят на ум… Только б не краснеть…

— «Звездною фрезой распилена планета вдоль по оси…» Так похоже на Черту. И я все думаю… Откуда он мог узнать?

18

Капли дождя тяжело шлепались на раскисшую землю. Плащ сделался мокрым и тяжелым. На сапогах комьями оседала грязь, и из этого могло быть лишь два следствия: или потеряется сапог, или оборвется подметка, и тогда шлепать по дороге окажется втрое противнее и труднее. Вода, брызгая из луж, пятнила лицо.

А банька на холме над ручьем светила единственным оконцем, словно добрым оранжевым глазом. Второй глаз был прищурен, утоплен в проконопаченных мхом бревенчатых стенах. Дощатая дверь скрипнула, пропуская гостей в разжаренную, пахнущую вениками тишину. Зашипела, отдавая зной, каменка, пахнуло квасом и побелкой…

— Заждались? Звиняйте! — плечом отодвинув дверь, нагнувшись у низкой притолоки, Бокрин опустил на конец полка узел со снедью и глиняный жбан. Стер от подбородка к затылку серую морось, шершавыми ладонями румяня лицо и ероша сбегающие к бровям кучерявые подернутые сединою волосы. — Ждал, пока Сёрен заснет. Не хочу, чтоб знала.

Гости согласно кивнули.

— Кто тут у тебя живет? — спросил, ерзая на скамье и принюхиваясь, Лэти.

— Да никто, — ведьмак вздохнул и сел подле: скамья тяжело скрипнула под немалым его весом. — Банник жил. Сбежал.

Он нацедил себе и гостям холодного квасу. Закинув голову, жадно приложился к ковшу, не обращая внимания на капли, сбегающие по подбородку и шее за ворот. Потом прошелся веником под полками и вдоль каменки, сбил паутину с дощатого, низкого потолка. Подмел нанесенную сапогами грязь. Выкинул за порог.

— Профилактика? — промурлыкал Лэти, поправляя ремешок, скрепляющий в хвост седые волосы. — Это пра-авильно.

— Тьфу на тебя, — отмахнулся Бокрин. — Нахватался словей, как лисица блох.

Он развернул узел, достал яички, сваренные вкрутую, луковицу и половину каравая. Очистил яйцо, посолил, протянул Ястребу. Второе взял Лэти.

— Плохо куры несутся, — пожаловался Бокрин.

— Так осень.

— Ага…

Ястреб потер слезящиеся от дыма глаза. Лэти сунул в толстые пальцы Бокрина берестяной огрызок с резами:

— Нам бы мази вот такой… А то все его глазные капли оттуда… ох!

— Знамо дело… — проворчал Бокрин, живо напомнив пограничникам медведя. — Зато видит.

— Ага, — прожевав, согласился Ястреб. — А глаза до сих пор, как у кроля. Девки пужаются.

Ведьмак хмыкнул. Степенно откусил хлеб, запил. — Девки пужаются, значит? Ну, мазь тебе сделаю. Так это не все…

— Не все. А еще поворожи. На государыню.

Ведьмак подавился квасом. Закашлялся. Лэти постучал его по спине. Ястреб успел поймать жбан у пола, не расплескав ни капли. Обтер горлышко рукавом, сделал большой глоток. Передал жбан ведьмаку. Тот только головищей помотал: точно донимаемый оводами жеребец. И кусок не лез в горло.

Могучий пограничник скинул сапоги, основательней умостился на полке. Словно врос корнями. Показывая, что пришел за ответом и все равно дождется, сколько бы ни пришлось ждать. Зная Ястреба, Бокрин и не сомневался в этом. Покашлял, почесал под рубахою грудь.

— Мы с Желем, побратимом моим, как собака с кошкой. Лет семь, почитай, не виделись. И тут он мне ворону с весточкой шлет. И вот эту ладанку, — Бокрин стянул с шеи шнурок с кожаным кармашком, вытряс на ладонь невидный камушек. Поднес к лицу Ястреба. — Письмо прочтешь, или дальше говорить?

Ястреб взял камушек. Тот согрел подушечки пальцев и на свету заиграл лиловым. Пограничник хмыкнул удивленно:

— Ласковый…

— Ну… — Бокрин поскреб голову. — Седьмицу тому пришел к Желю заказчик. А Жель — гранильщик, считай, первый в столице. И вся семья тож. К ним с глупостью лучше не ходить.

— Жель? Это который на «хрустальном» конце? У кого окошко в двери с гиацинтом[13]?

Бокрин одобрительно покряхтел, отобрал камешек у Лэти, взявшегося его рассматривать после Ястреба, бережно спрятал.

— Во-во, он самый. Ну, с неделю назад пришел к нему человек. Надо сказать, так себе человечишко. Худой. Кучер с ратушного подворья. Перстенек хотел заказать для невесты…

— А разве плохо?

Бокрин вызверился:

— Молчи!.. С одной руки кормишься — к другим не липни. А этот, как Хагена не стало — шавкам Пыльных служил — не тужил.

Проводник взял рот на замок.

— Перстенек серебряный, — вел дальше ведьмак, — а камушек с собой принес. Потому, новый купить жадность заела. Жель бы кучера выставил за порог, да любопытно стало. Поднес камешек к носу, в стеклышко разглядел — и будто кольнуло в глаз.

Бокрин замолчал и поднял голову к закопченному потолку, точно задумал его чинить и прикидывал, во сколько обойдется. Пограничники тоже молчали. Только мыши скреблись в углу, да ровно гудело пламя.

— Ну? — снова не выдержал Лэти.

Бокрин повел плечищем:

— Ну, и споил он его. Побратим кучера. На втором кувшине спекся, змеюка. Хотя знал немного. Точно, вез он женщину. Ему еще на рассвете в канун Имболга запрягать велели. Легкий возок и при нем два десятка конных. Во весь опор неслись. Кучер, может, в Укромный Лес и не хотел, да приневолили. Он все твердил, какой страшный человек вел. Насколько Жель понял, нынче это дознаватель в Ратуше.