Макс Далин - Слуги зла Страница 33

— Кто кого еще научит! — хрюкнул Паук. Его пинок попал в цель, и Инглорион на миг задохнулся. — Видали мы таких учителей!

— Ну довольно, прекрати… — Эльф вдруг понял, что эта забавная игра в тычки и пинки и есть нормальная манера орков общаться друг с другом, то самое, что называют свирепостью и кровожадным желанием грызться с каждым встречным. — О, Паук, — сказал он, снизив тон, — как же люди глупы…

— Вот-вот, — отозвался Паук с готовностью. — Я всегда это говорил.

Они дошли до места, где тропа сворачивала под уклон на широкую дорогу к перевалу. Отсюда, с высоты, были отлично видны обломки моста — как два почерневших обломка гнилых клыков в ухмыляющихся зеленых челюстях. Ни со стороны гор, ни с предгорий не было видно ни одной живой души. Орк и эльф постояли рядом, глядя, как вечерний свет гаснет на розовеющих горных вершинах, и пошли прочь.

Возвращаемся в поселок, отметил Инглорион с бездумной умиротворенностью. Удивительно, но гордость, тоска, злость ушли почти бесследно. Думать о будущем совершенно не хотелось — все шло просто, так просто и так спокойно, что это состояние хотелось как-то потянуть, продолжить.

Оно было по-настоящему приятным.

Спускаясь в пещеру, Инглорион, между прочим, вдруг понял, что его почти не раздражает орочий запах. Эльф принюхался и притерпелся: запах как запах, обыкновенный, в сущности, запах чужого существа, отвратительный и резкий в начале общения и привычный потом, как запах лошадей и собак.

Сколько разговоров было о том, что орки воняют… Впрочем, это не важно.

Компания Паука собралась в своей спальне и снова собиралась есть. Инглорион усмехнулся, подумав, что, пожалуй, присоединился бы к их ужину — в пещере почему-то все время тянуло что-то жевать, хоть приступы такого уж тянущего, скручивающего голода больше не повторялись.

Паук отдал эльфу остатки сыра и совсем зачерствевшую половину буханки хлеба. Инглорион уселся рядом с ним на шкуру, совсем близко, почти касаясь орка плечом, и остальные тут же это заметили.

— Значит, приволок этого обратно? — спросил седой. — Мы думали, ты все-таки решил от него избавиться. В пропасть столкнул или что.

— Или он где-нибудь там подох, — добавила Шпилька ехидно. — Эльфы не потеют, не едят и вообще в наших пещерах не живут.

— Возможно, я тебя и разочаровал, — ответил Инглорион ей в тон, — мне очень жаль, но я, оказывается, потею, ем и некоторое время поживу поблизости.

Эта реплика рассмешила команду, а Шпилька взвизгнула от восторга и ткнула эльфа кулаком в бок:

— Ничего себе! У него, похоже, есть мозги!

— Да нет у него никаких мозгов, — изрек Задира хмуро. — Ни у кого из них мозгов нет. Терпеть ненавижу, мозолит тут глаза…

— Чем я провинился, Задира? — спросил Инглорион. — Похоже, тебе не совладать с чувствами?

— Мне не совладать?! — вскинулся Задира. — Да я б тебя уже давно выпотрошил, если бы не владел ими! Просто я таких не выношу. И из-за вас, лешаков поганых, Красавчика убили. И Хорька. И вообще…

В этот раз речь Задиры показалась Инглориону понятнее, хотя тот все так же похрюкивал и взвизгивал в фонетически сложных местах. «Одного из них звали Красавчиком, — подумал эльф более печально, чем удивленно, — и этот орк был Задире товарищем. Я оказался прав. Они способны скорбеть по своим мертвым.

А я даже не знаю, как его утешить».

— Задира, — сказал Инглорион, — я сожалею. Если бы я знал некоторые вещи раньше, возможно, все пошло бы по-другому. Но судьба распорядилась так, ничего изменить нельзя…

— Что ты с ним сделал? — спросил седой Паука. — Он теперь другой. Вроде как действительно начал думать.

— Теперь у нас есть первый на свете думающий эльф, — хихикнула Крыса. — А правда, как это делается?

— Да не знаю, — сказал Паук. — Он просто купался в ручье, Клык. Я же говорил, что он не эльф — это правда. Я теперь уверен точно.

— А я не уверен, — заметил Инглорион. — Ты мне этого не доказал.

— Ты хотел досказать свою историю, — сказал Пырей. — Ту, помнишь, про последний бой Фирна… Про эльфийскую королеву…

— До которой ты все не можешь добраться, — усмехнулся Клык. — Тут некоторые уже от любопытства подыхают.

— Паук, что ты можешь знать о Государыне? — Инглорион мотнул головой. — Мне кажется…

— Ладно. — Паук положил на стол расколотую кость, облизал ладони и взялся за шнурок. — Если хотите, слушайте.

Орки навострили уши; Инглорион, скрывая улыбку, подумал, что к ним это обиходное выражение подходит куда больше, чем к людям — их подвижные ушные раковины и вправду настораживаются и поворачиваются на звук. Эльф не мог принимать всерьез то, что они говорили о Государыне — это нарушило бы хрупкое, только что народившееся равновесие, чудом превратившее его из пленника в почти гостя, но был морально готов слушать и понимать слова.

Инглориона по-настоящему занимало то, что Паук может сказать на эту тему. Его вообще странным образом интересовала личность Паука: время от времени этот орк вел себя на удивление разумно.

— Я, кажется, остановился на том, как кто-то из людей затрубил в рог, — сказал Паук тем временем, растянув свой шнурок в человеческую руну «давно». — Да?

— Вроде, — подтвердил седой Клык. — И как все люди ломанулись на звук.

— Вот-вот, — сказал Паук. — Они все побросали и понеслись туда, на меня никто не обратил внимания. Да они же, знаете, вообще не рассматривают мертвых аршей, и живых тоже не слишком… В общем, я порадовался. Думаю, они чем-то там жутко заняты, а я сейчас под шумок смоюсь.

Орк замолчал, возясь с веревочкой. Инглорион, с отстраненным любопытством следивший за его руками, увидел, как Паук сбросил петлю с одного пальца на другой, и руна «давно» превратилась в «риск».

— Ну?! — Задира нетерпеливо пнул Паука в спину, а тот даже не отмахнулся.

— Я просто думаю, как сказать… я не слишком-то хорошо рассказываю, до Хорька мне далеко… Ну вот, голова у меня просто раскалывалась, и все вокруг плыло, так что я особенно быстро двигаться не мог. Полз, в общем. Но там в шатре и рядом еще валялось столько трупов, что между ними можно было хорошо укрыться, а в случае чего просто зажмуриться и замереть. Я же был весь в кровище, кто не принюхивается, точно бы спутал с мертвым, — продолжал Паук. — И я изрядно продвинулся. Там, шагах в ста восьмидесяти от шатра, был узкий такой овражек, весь заросший папоротником, будто и не овраг вовсе — я думал, сейчас доползу до него и в папоротнике отлежусь до темноты, а ночью уйду, потому что люди-то ничего вообще не разглядят ночью…

— А люди? — спросил Пырей. — Ты их видел?