Наталья Резанова - Княжеская ведьма Страница 33

– Много чести для Сантуды, – отозвался Оффа, но видно было, что он не слишком уверен в своих словах.

Карен проговорила, по-прежнему в пространство:

– Сантуда – старый Сантуда – уничтожил Агелат, но и от королевства Сантуды остался прах. Так было, так будет. Тригондум вряд ли поднимется из руин, но пройдет немного времени, и люди забудут место, где стоял Малхейм.

– Это что, понимать как пророчество? – резко спросил Флоллон.

– Понимай как хочешь, – безразлично ответила она.

– С чего это ты вдруг вспомнила про Тригондум? – поинтересовался Катерн, но Торгерн не дал ему продолжить.

– Я сказал – мне нет дела до Малхейма! Захочу – срою его и землю солью велю засыпать. Захочу – и будет новый город.

В голосе его Карен посляшались знакомые ноты угрозы. Он считает себя свободным. Это хорошо, это очень хорошо сейчас, что он так про себя считает.

– О чем разговор? – проворчал Флоллон.

– Ни о чем, советники мои. Не слышу от вас сегодня ничего дельного. Короче, – вы все слышали, что нам всем предстоит. Кеола, сегодня ты вернешься в Малхейм. Когда понадобишься – пошлю за тобой. Остальные будут нужны здесь. Флоллон, посмотришь новобранцев, чему их там Горм наобучал. Катерн – лошадей. Тебе, Оффа, поручаются оружейники. Все. Разговорами от меня не отделаетесь.

Они встали. Кроме Торгерна. И Карен. И тогда все взгляды обратились на нее.

– Хоть ты и против разговоров, – твердо сказала она, – однако я должна поговорить с тобой о деле, которое касается тебя самого.

– Хорошо.

Остальные ушли, и, хотя она сидела спиной к двери, но чувствовала, что они шеи сворачивают, оглядываясь.

Они остались вдвоем. Она молчала долго, и он не спрашивал, не прерывал тягостного, по крайней мере для него, молчания. Наконец он все же решился.

– О чем ты хотела говорить со мной?

– О тебе, – сказала она мягко, даже вкрадчиво. – Ты что же, болен?

Он резко обернулся. Карен сидела, придвинувшись к столу. Одна рука ее, сжатая в кулак, подпирала подбородок, другая лежала на столе.

– Почему это болен? – спросил он, уставясь на эту руку, как будто увидел в первый раз что-то непонятное. Между прочим, рука была большой красоты, хотя кое-кому она могла бы показаться страшной – сильно удлиненная кисть с узкими сухими пальцами, имеющая в своей цепкости некоторое сходство с птичьей лапой.

– Ну, значит, я плохо тебя лечила.

– С чего ты взяла?

– Потому что только больной будет стоять столбом, когда красивая девушка бросается ему на шею.

– Ты о Линетте?

– Не о себе же. Я, братец, не красивая, не говоря уж о том, что я на тебя не бросаюсь.

– Не лезь не в свое дело!

– А кто говорил: «Мои дела – это твои дела»? И обидно же за девушку, она по нему сохнет, а он делает вид, будто не при чем…

– Она что, сама тебе сказала?

Карен оскалилась.

– Как будто об этом нужно говорить.

– Врешь ты все, с самого начала врешь.

– Я когда-нибудь раньше лгала тебе?

Он отрицательно покачал головой.

– А я все трачу время, доказывая тебе очевидное. Все все понимают, только ты ничего не понимаешь. Неописуемый дурак. Или уж не мужчина вовсе. Иначе хоть что-нибудь расчухал.

– Заткнись!

Это был слишком большой риск, танец на трясине. Но хоть чем-то его зацепило, ради этого стоило пойти на риск и еще на один шаг над топью.

– И перестань, наконец, таращиться на мою руку! Если она тебе так глянулась, отруби ее и возьми себе!

– Подожди. Я верю, что ты хочешь мне добра. Я не могу сказать… Что-то нехорошо у меня на душе. Она красивая. Она мне нравится, правда.

– И, если бы меня здесь не было…

– Да. Но я не хочу, чтобы тебя здесь не было.

– В этом-то все и дело. Я должна оставить вас друг другу. Ты понимаешь? Я не буду торчать поблизости и мешать вам. Ах, да ни черта ты не понимаешь. То, что я сейчас готова орать и махать руками, как уличная торговка, ничего не значит. Дело совсем не в этом. Грядет большая беда, князь, и только Линетта может тебя спасти.

Она встала, от дверей обернулась.

– Только она, слышишь меня, Торгерн? Только она стоит между тобой и твоей судьбой.

«Напрасно я сказала ему про руку. Возьмет и отрубит, с него станется. А куда годится лекарь без руки? Без ноги и то проще. Да, но не о том речь. Задача – толкнуть их друг к другу, не попадаясь при этом на глаза. А выпускать их из-под опеки нельзя, никак нельзя. Иначе можно ожидать всего, особенно от Торгерна. Давления он не терпит… А ведь у него наверняка не было женщины с тех пор, как он выздоровел. Неужто он решил сохранять мне верность, Господи, спаси и помилуй! Смешно, ей-богу. И, следовательно, все зависит от женщины. От Линетты. А она уже ступила на эту дорогу, и пойдет ли она по ней дальше, зависит от меня. Толкну ли я ее? А почему, собственно, я должна ее жалеть? Я заставляю ее делать только то, что она хочет. Хочет сама.

Игра продолжается, но ставка в ней – главная ставка – будет на то, что я всегда исключала. Ставка на плоть.»

– Ты поняла, что ты должна сделать?

Линетта ответила не сразу. Карен и не ждала скорого ответа. В какой бы доступной и деликатной форме Карен не выразила свою мысль, смысл ее достаточно груб – Линетта должна соблазнить Торгерна. Лечь с ним в постель. Сделать это не трудно, дело за готовностью. Но Линетта задержалась с ответом, потому что искала глазами Карен. Она смотрела туда, откуда исходил голос, но в тени, где сидела ведьма, ее не было видно, будто говорила сама темнота. И эта темнота неудержимо тянула за собой, как притягивает маленького ребенка провал колодца.

– Я поняла. Я согласна.

Карен кивнула, хотя знала, что Линетта ее не видит. Она себе кивнула.

– Все должно быть так, как ты захочешь. И никакая магия тут не поможет. Все зависит только от тебя. – Объясняя Линетте, одновременно она следила за ходом мысли, которая ее тревожила. Линетта сама сделала первый шаг, замыслила поступок. Но потом она только и делала, что подчинялась. И это было правильно. Но теперь сумеет ли она вновь принять решение – она говорит, что да, сумеет, но сумеет ли довести дело до конца? Карен не ломала ее души, лишь оказывала на нее некоторое влияние, однако бывают души, которые, раз подчинившись, привыкают к этому, как к вину.

Прервав молчание, Линетта сказала:

– У меня дурное предчувствие… Я боюсь…

– Чего?

– Я видела дурной сон.

– Как, и ты тоже стала видеть сны? – спросила Карен с неподдельным удивлением. – Впрочем, в этом нет ничего особенного, все могут видеть сны, независимо от… Ладно, что же в твоем сне было дурного?

– Мне приснилось, будто я стою на улице в городе, не знаю, в каком, и самый полдень, и жара. Да, солнце светит так, что глаза болят. И будто мне нужно перейти улицу, а по улице идет войско, конные и пешие, вперемежку, и я не могу перейти, и все иду вдоль стены, и жду, когда войско пройдет. А оно все тянется и тянется. И глаза слепит солнце, и жарко, жарко!