Ярослава Кузнецова - Золотая свирель Страница 33

— Да ладно, верю, — я махнула рукой. — Колдун с бирюльками. Дальше что было?

— А то и было — скандалище. Колдун на поле выбежал, давай орать да колокольцами трясти. Да пальцем в принцессу нашу тыкать. А с пальца у него искры так и сыплются! В упырей летучих обращаются, да в гадюк. Все поле гадюками кишит, аж сама земля трещинами пошла, а из трещин новые гады лезут…

— Что-то ты сочиняешь, подруга.

— Да вот те святой знак! У хозяйки спроси — она сама видала. В небе, говорит, тучи скрутились, ветрила поднялся — на ногах не устоять. На всех столбняк нашел, а колдун завыл волком, закудахтал кочетом, змеюкой зашипел — проклятье, значит, читает. И с каждым словом изо рта у него дым выходит и жабы выпрыгивают. Так бы и проклял и принцессу злонравную, и короля старого, и принца молодого, и всех Моранов до тридесятого колена…

Она сделала паузу, за время которой я успела подумать — надо же, какая кроха и какое несусветное трепло!

— Тока Боженька не допустил непотребства. Жаба у колдуна поперек глотки стала. Поперхнулся колдун жабой, оземь упал, и давай хрипеть да корчится. Ну, тут к нему уже рыцари королевские подбежали, зарубили поганого. А лорда деньговского с позором выгнали. Во какие дела! А еще что было… — девчонка споро скатала кукушоночий тюфяк, поставила его стоймя и присела сверху. — Приезжал к его Преосвященству Илару высокий чин аж из Южных Уст, от тамошнего епископа. Как на принцессу глянул — сразу сказал, мол бесы в ей сидят, от того она негодная такая. Отчитывал ее в храме трое суток, бесов изгонял. Сам с лица спал, оченьки с недосыпу как у совы, а принцесса — как с гуся вода: плюнула чину на туфлю и в загул пошла. Советовал королю чин этот сестру в паломничество отправить, к Техадскому Старцу, к мощам святого Вильдана, в Эрмиту Дальнюю, а то и к самому примасу. Да поди ж ее уговори! А силком ее везти сам король, добрая душа, не велит. Жалеет сестрицу-то. А чего тут жалеть? Дурь-то, как известно, дубьем выбивают, а не уговорами уговаривают. От уговоров дурь еще дурее делается. Ой, побегу я! Заболталась совсем. Так ты того, госпожа хорошая, от принцессы-то подале держись. Что ей забава — людям горе и ущерб. Себе дороже, госпожа.

Да уж. Выходит, мы вчера еще легко отделались…

Девочка ушла, а я спустилась вниз в поисках какой-нибудь еды. Зальчик оказался совершенно безлюден, если не считать одинокого посетителя, сидящего на лавке у пустого и темного очага. Я заглянула на кухню, где получила кружку молока, кусок хлеба и совет дождаться обеда, который уже начали готовить. Вернувшись в зал, я выбрала себе место у окна. Судя по теням на улице, до полудня оставалось не так уж и много.

— Не позволит ли добрая госпожа составить ей компанию?

Единственный в зале посетитель неслышно приблизился и теперь стоял передо мной с глиняной кружкой в руке. Я не сразу узнала его в новом чистом шерстяном плаще поверх новой же чистой рубахи. Пегие, свисающие жидкими косицами волосы носили следы парикмахерских усилий, в большинстве своем безуспешных.

— А, Пепел. Что же ты сапоги себе не купил?

Он поджал пальцы ног. Потоптался неловко, не дождавшись приглашения сел на табурет и попытался закопать босые ступни поглубже в солому.

— Добрый день, прекрасная госпожа. Рад нашей встрече. Вчера я не успел поблагодарить тебя за столь щедрое вознаграждение моего скромного искусства.

— Не стоит благодарности, — буркнула я не слишком приветливо.

Он что, решил выклянчить у меня еще пару-тройку золотых? Шиш получит. Я, конечно, люблю хорошие песни, но содержать какого-то замухрышку не собираюсь. Пусть продает свое искусство кому-нибудь другому.

— Чудесный денек, не правда ли?

Я поморщилась.

— У госпожи плохое настроение? — Я молчала. — Не я ли тому причиной?

Мне стало совестно. Чего, действительно, окрысилась? Он подошел, поприветствовал, поблагодарил вежливо, денег не канючил… будет канючить, тогда и рявкну, а сейчас-то чего?..

— Да нет, Пепел. Я просто немного голодна, потому что завтрак проспала.

Он тут же улыбнулся, сверкнув дыркой во рту. У него было бледное истрепанное лицо пьяницы, с рыхлой серой кожей, с воспаленными ноздрями и красными веками. Черты же этого лица, если внимательно приглядеться, оказались вовсе не простецкими. Похоже, он знал времена получше нынешних. Похоже, он или чей-нибудь бастард, или настоящий нобиль, хоть и опустившийся.

— Здесь готовят прекрасного гуся с капустой, — певец принюхался. — М-м! Я чувствую соответствующие колебания эфира. Тебе, добрая госпожа, в самом деле следует дождаться обеда, как, я слышал, рекомендовала хозяйка.

— Не знаю. Мне в полдень придется уйти.

— Неужели? И куда же моя госпожа пойдет в полдень по самой жаре?

— Какое тебе до этого дело, Пепел?

Он смешался. Отпрянул, и мне опять стало не по себе. В его присутствии я ощущала какое-то напряжение. Он не был мне симпатичен. Я ждала от него подвоха. Не знаю, почему. Я сама, своими руками, выдала ему золотой и теперь расплачивалась за собственную щедрость.

Он пошаркал по столу пустой кружкой.

— Прошу прощения, госпожа. Действительно, никакого дела…

Я попыталась загладить резкость:

— А почему ты поешь без сопровождения, Пепел? У тебя не было денег чтобы купить какой-нибудь музыкальный инструмент?

— Во-первых, с сопровождением, — сказал он, не поднимая глаз от кружки. — Это особая школа пения, называемая "сухая ветка". Ты, госпожа моя, заметила наверное ореховый прут у меня в руке? Им вышивается основной узор ритма, им метятся на земле мелодические вариации и расставляются ритмические акценты. Сухая ветка — единственное оружие для борьбы с песней. Певец сражается со своей песней, как с неким могущественным духом, коим одержим. А во вторых… во-вторых мне однажды пришлось дать слово, что я не буду играть ни на одном из музыкальных инструментов, до тех пор, пока… пока не произойдет некое событие.

— И что это за событие?

— Прошу прощения, госпожа моя, но я не могу тебе об этом рассказать, — он поднял на меня глаза и улыбнулся, не размыкая губ. — Хотя, видит небо, я хотел бы это сделать.

Квиты. Но я отметила, что он не стал мелко мстить и грубо ставить меня на место: мол, что тебе за дело? Черт, лучше бы он сказал какую-нибудь гадость, и все стало бы намного проще.

Мы помолчали, разглядывая друг друга. Глаза у Пепла были серые, с карими крапинками, а на радужке правого красовалось большое рыжее пятно. Белки имели желтоватый оттенок, подсказывающий, что у хозяина неприятности с печенью. Пепел вдруг покачал головой и отвернулся.

— Я не буду просить у тебя денег, госпожа, — тихо проговорил он, и я вздрогнула. — Не бойся.