Константин Бояндин - Этап Страница 33

— К нему, — согласился Георгий Платонович. — У него все бумаги. Кроме Винни-Пуха, ридикюля и Фединого портфеля, у нас ничего не было, а записей столько, что приходилось чем-то жертвовать. А теперь, когда компьютеры есть, совсем другое дело. Ты не давай Даше работать по четырнадцать часов, хорошо?

— Само собой, — кивнул Николаев, забрал у дяди Гоши записку с инструкциями и откланялся. Что-то вертелось в голове, про портфель. Чёрт, как туго соображается, отвык пользоваться мозгом в полную силу.

— Конечно, хочу! — обрадовалась Дарья. — Завтра, да? Маша, а ты?

— Конечно, поедем, — согласилась Мария. — Чего дома сидеть? Вон погода какая хорошая. Странно, — она прочитала "инструкции" от дяди Гоши. — Я одно помню — пока одна была, пыталась уехать куда-нибудь, и никогда не получалось. То автобусы не приходили, то поезда не ездили, то ещё что-нибудь. А пешком пыталась — никого людей не было за городом, страшно становилось.

— Меня тоже не выпускали, — подтвердила Дарья. — Не всех выпускают. Но если ездить хотя бы вдвоём, куда угодно выпустят.

— Кто не выпускает? — не выдержал Николаев.

Девушки переглянулись.

— Неясно, кто, — вздохнула Мария. — Федя сказал, архивы будет пересылать. А нам надо будет их как-то в компьютер записывать, или как правильно говорить? У Феди много интересного записано, в том числе про поездки. Но вот такого опыта, как тебе посоветовали, я не ставила. Уже не терпится посмотреть! Нужен фотик, да? Тогда пошли, купим, ещё не слишком поздно. Только я в них не разбираюсь.

Мария не разбиралась, зато разбиралась Дарья. Поначалу выглядело комично — ей пытались продать "детский", простенький, и только, когда спокойно и чётко назвала, что должен уметь фотоаппарат, продавец сдался. С выражением неподдельного изумления на лице.

— Надоело, — насупилась Дарья уже на улице. — Все считают дурочкой. Дай сюда! — отняла вновь купленную "игрушку" у Марии и шла молча до самого дома. Только внутри, переодевшись в домашнее, и приготовив чай, перестала дуться.

— Я знаю, как я выгляжу, — она встретила взгляд Марии. — Всё равно неприятно. Я когда-нибудь начну неприлично ругаться.

— Тут нас с Сергеем и оштрафуют, — вздохнула Мария. — Ну всё, перестань дуться и показывай, что он умеет.

Ей нравится учить и объяснять, понял Николаев. Дарья тут же стала жизнерадостной и, как и просили, показала почти всё, что умеет фотоаппарат. Во память!

— Ага, а вот этой штуковиной можно в компьютер копировать. Класс! Слушайте, значит, фото тоже можно так хранить, да?

— Не очень много, — вздохнула Дарья. — На мою карточку влезет не больше тысячи таких.

Мария присвистнула.

— Тысяча! А представь, будет десять карточек? А сто? Федя всё время пытался придумать, как фото передавать. Портфели ведь не резиновые! А мы тут за три дня научились! Представляешь, что это значит? Но почему раньше не было компьютеров? Ведь парни про них сразу рассказывали. А мы ещё прикалывались над ними.

— Через два конца света, как мы Валеру нашли, появились мобильники, — сообщила Дарья. — А компьютеры появились, как только дядю Серёжу нашли. Вот! Я точно помню! В первый же день, когда с тётей Надей шли в квартиру, я увидела вывеску "Компьютеры". Тётя Надя мне и сказала, что нет компьютеров, мы это сто раз уже проверяли.

— Как интересно, — Мария посмотрела в глаза Сергея. — Федя говорил, чем больше людей из будущего, тем больше у нас тут будет этого будущего. Теперь четверо из двадцать первого века и шесть из двадцатого. Кстати, а ты знаешь, что дядя Гоша из царского рода? Да-да! Без дураков! Знаешь, когда он родился? В девятнадцатом веке ещё! Слышал про лазское царство? Так вот, наш дядя Гоша прямой потомок одного из царей!

— Ничего себе, — совершенно искренне поразился Николаев. — То есть у нас три века, от девятнадцатого, до двадцать первого. А дирижабли такие строили в начале двадцатого…

— Какие дирижабли? — не поняла Дарья.

— Серёжа пытается понять, откуда взялся наш дирижабль, — пояснила Мария. — Если честно, я уже не грею голову. Федя пояснил, что здесь кругом сочетается самое разное время, я и не стала особенно беспокоиться. Он и сам не всё ещё понял, теорий много, а как объяснить, неясно. Ну всё, хватит бездельничать. Кто-то обещал меня учить, как документы записывать, и вообще.

Она пришла в половине двенадцатого. С Дарьей нужно было снова посидеть — снова ей было трудно засыпать. Самый первый конец света запоминается навсегда. А на её глазах людей рвали когтями и зубами, и пили из них кровь. Теперь ни один фильм про вампиров Дарья смотреть не желала, даже если комедия. И всё прочее, где хоть как-то обозначены вампиры. У меня были триффиды, думала Мария, прижавшись к Николаеву, слушая его дыхание и держа его за руку. Мерзкие твари, как я выжила, не понимаю. И мародёры. Наверное, я в тот день впервые и спасла, и убила человека, по-настоящему. Он сам бы меня убил, изнасиловал и убил, сам так и обещал — и ничего под рукой не было, только диски, и бросила один в него. Потом, когда перестало тошнить, проверила, что будет, если остальные два диска так же взять, и чуть себя же не пришибла, половина дома рухнула.

А потом я там устроила… сама не верила, что всё происходит, сначала, но как увидела, что диски делают, поверила. То есть думала, что это глюк, накануне напилась — не передать, но проснулась такая бодрая, что решила: это сон. Выжигала этих тварей, а потом поняла, что они за людьми охотятся. И человек двадцать, наверное, спасла, и потом искали, где бы укрыться, потому что самыми страшными оказались не триффиды, а другие люди. Мародёры. Всё вокруг погибало, а они грабили и убивали, у меня до сих пор в голове не укладывается. Мне теперь до сих пор ходить страшно мимо живых изгородей, ведь эта ходячая петрушка там и пряталась. И зелень покупать потом долго боялась, и есть её, все надо мной смеялись. Потом уже книжку прочитала про день триффидов, и уснуть не смогла…

Она пришла и осталась, сама осталась. Я поняла теперь, почему ты сразу показался своим, думала Мария, и гладила его по щеке — он улыбался во сне, и хотелось смотреть на это, смотреть… Никогда не смеялся надо мной, слова плохого не сказал, делал, что просила без ненужных реплик, но и вертеть собой не позволял: если что-то решил — всё, хоть я лопни, по-другому не будет. Я сама проверяла: и капризничала, и бесилась, и напрашивалась на грубости — и не было грубостей. Потом самой было стыдно. Чёрт, уже не помню, когда мне было стыдно последний раз! И слушал всё, что я несла, и не пропускал мимо ушей. Однажды подумала, что просто не обращаешь внимания, Жора так меня слушал — потом спросишь что-нибудь, и видно — ничего не слышал. Слушал, но не слышал. А ты слышишь. И к себе в душу лишний раз лезть не даёшь — и в мою не лезешь, и всё равно я спокойно рассказывала такое, что никому, кроме Даши, может быть, и не говорила — и чувствовала, что понимают и смеяться не будут.