Марина Дяченко - Ключ от Королевства Страница 34

И что за тайна у принца и Эльвиры (кроме того, естественно, что они целуются при звёздах)? Целоваться — дело нехитрое, вряд ли за это рубят головы. Но почему они говорили о преступлении?

Эх, если обо всём задумываться — мозги засохнут. Влюблённые всегда молотят чушь. Это и в сериалах показывают; я решила не заморачиваться ерундой.

Попросила у белобрысого удочку на полчаса — и вытянула огромную серебряно-розовую рыбину.

В тот же день оказалось, что не только я хотела бы остаться здесь, на лужайке, не только мне сводит челюсти при мысли о новой дороге в никуда, по никудышным землям. Из поселения, где отдыхали принцессы, был послан гонец к королю.

Гонец до короля не дошёл (местные вообще робели и не осмеливались приближаться к шатру), а передал письмо первому встреченному человеку из Королевства. И этим человеком, как назло, оказалась я: сняв сапоги и подвернув штаны, я бродила по щиколотку в воде, пытаясь поймать нежно-розовую лягушку, которая никак не давалась в руки. Это была необыкновенная, резвая и красивая тварь, она будто дразнила меня, всякий раз выскальзывая из-под пальцев. Наконец я захватила её двумя руками — вместе с пригоршней донного ила, вместе со стебельками травы и мелкими камушками, но поймала-таки! Лягушка была здесь, она возилась и щекотала мои ладони, оставалось только вымыть её, как старатели вымывают золото из песка, и рассмотреть…

— Господин! Добрый господин, маг дороги!

Я обернулась. Плечистый дядька, усатый, серьёзный и одновременно напуганный, держал в перепончатых лапах свёрнутый трубочкой лист.

…Письмо не было запечатано, и по дороге я его случайно прочитала. Их высочества Ортензия и Алисия уведомляли короля Оберона, что измучены дорогой, восхищены миром речных жителей и намерены остаться здесь навсегда, вне зависимости от того, какое решение примет Королевство.

Оберон был у себя, и его, по счастью, не отвлекали никакие важные дела. Я нерешительно вошла в шатёр и остановилась у порога.

— Что случилось, Лена? Кто тебя напугал?

Я протянула ему письмо. Вот уж не думала, что придётся выступать в роли почтальона Печкина. Оберон просмотрел письмо сперва мельком, потом ещё раз, внимательнее.

— Ты прочитала?

— Случайно. Оно развернулось…

— Брось, я не собираюсь тебя ругать. Что ты такая нервная?

— Вы же не отрубите им головы… за измену?

— У тебя прямо мания — всем рубить головы. Послушай: если бы Алисия и Ортензия хоть на минутку поверили, что я их здесь оставлю, они не написали бы такого письма ни за какие коврижки. Ну подумай, что им тут делать? Быть смирной женой при донном земледельце ни одна не согласится. А принцессы здесь не нужны — нет такой должности, понимаешь? Так что это письмо — каприз в чистом виде, ещё одна попытка привлечь внимание Александра…

Он выглянул из шатра и приказал кому-то:

— Позови принца. Быстро.

Ответом был удаляющийся топот.

— Спасибо, Лена, — вернувшись в шатёр, король бросил письмо на низкий столик. — И не забивай себе голову ерундой… Завтра мы выступаем. Постарайся как следует отдохнуть.

Принц вышел из шатра красный как рак, чем-то очень недовольный. Вскочил на коня и ускакал; через час все пять принцесс, накануне ночевавших в селении, были водворены на место.

После ужина меня опять вызвали к королю. Оберон был в шатре не один: в одном из раскладных кресел сидел, виновато улыбаясь, наш трубач. Он был без сапог, правая нога обмотана тряпкой, и бурые пятна на серой ткани становились всё больше.

— Несчастный случай, — сказал мне Оберон. — Вот что бывает, если упражняться в фехтовании, хлебнув перед этим вина… Да перестань! — Это трубачу, который виновато опустил голову. — Я же тебя не ругаю? Лена, — это мне, — ты, надеюсь, знаешь в общем, как устроен человек?

— Ну да, — в горле у меня почему-то пересохло. — Кости там, вены, артерии… в животе желудок и печень, в груди — сердце, в голове — мозги…

— Мозги — это замечательно, — сказал Оберон без улыбки. — Сращивать кости тебе рановато, да и необходимости такой, по счастью, нет. Рассечены мягкие ткани, повреждено сухожилие. Осторожно собираем всё обратно, перед тем обезболив. Давай.

Трубач принялся разматывать ногу; я смотрела на него в ужасе:

— Как? Я?!

— Маг дороги обязан врачевать раны, — сухо сказал Оберон. — До сих пор обходилось. Но что-то мне подсказывает, что наше везение — ненадолго. Возьми посох, направь на повреждённое место, представь, что у тебя немеют ладони.

Трубач вытянул окровавленную ногу — и тихо охнул.

Боюсь крови. У меня от одного её вида в глазах темнеет. Я глянула на рану — и тут же отвела глаза. Желудок, запрыгав, поднялся к самому горлу.

— Ему больно, между прочим, — тихо сказал Оберон. — Очень. Ты когда-нибудь резала себе руку или ногу?

Я только палец однажды резала. Не помню боли — помню страх…

Взявшись за посох, я поднесла красно-зелёное круглое навершие к изуродованной, расползающейся ноге.

— Немеют ладони, — всё так же тихо подсказал Оберон.

Руки, сжимающие посох, одеревенели. Трубач вдруг перестал улыбаться, вздохнул сквозь зубы… И обмяк в кресле. Расслабился. Я только теперь поняла, как он был до сих пор напряжён.

— Умница, — тихо сказал Оберон. — Соединяем ткани, начиная с самых глубоких. Видишь сухожилие?

Я выбрела из шатра на слабых ногах, ощущая себя мясником и почти героем. Трубач вышел вслед за мной. Он почти не хромал и говорил без умолку. В голосе его было колоссальное облегчение, а слов я не понимала. Да разве они имели значение, слова?

Вечерело. Розовые лягушки светлели, как жемчужины, на тёмно-зелёных листьях кувшинок. Услышав их кваканье, любой соловей удавился бы от зависти: это был не «лягушачий хор» в обычном понимании слова. Это был настоящий музыкальный ансамбль, меняющий мелодии, я всё высматривала в камышах дирижёра…

Интересно, здесь, наверное, нет цапель? И вообще никаких естественных лягушачьих врагов? С таким бесстыдным цветом их же видно за версту!

— Здорово поют, — сказала Эльвира за моей спиной.

Я поздоровалась.

— Добрый вечер и вам, Лена… Я ушла из кареты. Там рёв да сопли. Как будто сразу не было ясно, чем закончится эта их провокация.

— Мне тоже не хочется ехать, — сказала я честно. — Но ведь и оставаться здесь тоже…

— Кто бы спорил. — Эльвира печально вздохнула. — Вы не видели принца?

— Нет, — я почему-то встревожилась, — а что?

— Бродит где-то в одиночестве, — в голосе Эльвиры опять обозначилась злость. — Когда у него неприятности — он обижается на всех. Особенно на меня.