Татьяна Зингер - Чтица Слов Страница 34

Почему она была дорога Кейблу, Тая так и не выведала.

Автор всё описывал чудодейственные свойства полыни, а Тая неимоверно заскучала. Третью неделю не являлись Слова. Заплутали где-то на дорогах судьбы или спугнули их начавшиеся заморозки, да только ничего путного не выходило. Как готовить декокт из мухоморов и толченых каштанов, Тая узнала, а вот будущее было закрыто на амбарный замок.

Глаза слипались, и Тая отложила книгу подальше. Лбом прислонилась к слюде, что стояла в здешних окнах вместо стекла. Мир за стенами гарнизона был расплывчат. Первые холода степенно, но хватко взялись за округу. Поседели травинки, молочный туман плыл над крепостной стеной. В чернильной темноте затерялись даже звуки.

Непривычно.

Тихо…

Взрыв прогремел раскатом грома! Озарило алым. Двор заволокло дымом. Пошатнулся пол, затрещали стены, книги лихорадочно попадали со стеллажей.

В оседающей пыли было видно, как неприступная крепостная стена лишилась куска, и тот развалился на осколки камней, освобождая проход. Во двор ринулись подводники.

— Атакуют! — разнеслось по коридорам встревоженное.

И только после ударили в колокола.

Тая отпрыгнула от окна, трясясь как мышь, загнанная котом в угол. Сопровождаемая ревом толпы, шмыгнула под стол. Тишина сменилась паникой: возней, стуком ботинок, воплями, скрежетом мечей. Взрыв не повторялся, но Тая вслушивалась до боли в висках.

«Что с Иттаном?!» — запоздало опомнилась она и хотела было кинуться к дверям, как вспомнила строгий — и не подлежащий нарушению — наказ: в случае атаки никогда не вылезать. Затопчут ненароком свои же либо прибьют чужаки.

Он взрослый, обученный в академии маг. Разберется.

А вдруг нет?..

В глазах защипало не прошеным страхом: за себя, за Иттана, за всех, кто мог пострадать.

Почему об атаке не сообщили загодя, как было всегда?

Пальцы похолодели.

А в лазарете восстанавливался Рейк. Тая захаживала к нему ежедневно, жалея одинокого и вконец помешавшегося парня. Ему отрезали почерневшую ногу — Иттан назвал это ампутацией, — и, казалось, он совсем свихнулся. Только и говорил, что про какую-то сестрицу-Сольд, про то, как она стала чьей-то леди, и как боги уготовили ему кару за её предательство.

Отказывался есть из чьих-либо рук, кроме Таиных.

Иногда его сознание прояснялось, и он невесело шутил или рассказывал истории из своей прежней жизни, в которой не было подводников и завес. Но быстро забывался.

Вдруг взрыв повредил лазарет? Вдруг Рейк погиб?

Как же страшно!

У её ног валялась книга в коричневом переплете, пока незнакомая (все прочитанные Тая выучила наизусть). Тая ухватила её трясущимися пальцами, вперилась в текст, ища в книге утешение. Раз она ничем не может помочь гарнизону, то будет читать до слепоты, пока не падет без чувств, но увидит Слово, узнает будущее.

И Тая читала. Под предсмертные крики и ругань воинов. Под булькающие хрипы подводников. Под новые — кажущиеся тихими — взрывы. И когда страницы опустели, точно собака языком слизала с них все буквы, Тая решила, будто и вправду ослепла.

Казалось, кто-то невидимый взялся за перо, неторопливо выписал первое слово, за ним второе. Слов этих появлялось много, самых разных, несвязанных друг с другом. Они кружили по чистоте листе, не давали сосредоточиться ни на одном из них. Вдруг исчезли и они, и тогда родились не предложения, но образы.

Живые, настоящие, до жути реалистичные.

Атака миновала. Выжившие оплакали погибших, сложили большой погребальный костер, и дым от него дополз до столицы. Тварей полегло с сотню, их гниющие тела заполнили промозглый воздух сладковатой вонью. Под первый снег взялись отстраивать порушенную стену.

Поисковый отряд — четверо мужчин и девушка — отправился за солью.

Гарнизон выстоит! Тая облегченно простонала и всмотрелась внимательнее, пока картинки, подернутые пленкой, не померкли.

В засыпающем осеннем лесу тихо. Под ботинками хряпает опавшая листва и сухие ветки. Замерзшая река покрылась тонкой коркой первого льда. Завеса словно монстр, разинувший голодную пасть. Она вибрирует, злится. Даже Тая чувствует, как мрак переполняет её нутро.

Темные силуэты появляются под соляной хруст. Обступают светловолосого мага.

— Убегай! — он отталкивает Таю, и та, не удержавшись на ослабших ногах, валится на колени.

Подводники приближаются, рокочут довольно, предвкушая добычу. Маг падает, и кровь из перерезанного горла орошает поникшую траву. Всё кругом алое. Глаза его, некогда ясные, закатываются.

Картинка побледнела, выцветая, и вскоре на чистом листе высветилось всего пять букв.

«Мертв».

Тая долго моргала, пытаясь утерять злосчастное слово из виду. Но то, как специально, въедалась в страницу, прилипло к ней намертво.

Намертво. Мертв.

Иттан не погибнет! Нет, нет и нет! Невозможно. Глупость, плод больной фантазии. Это и не Слово вовсе, а так, дурман.

Всё будет хорошо, он выживет. Тая не позволит ему отправиться в тот поход. Помешает. Или не пойдет сама, и тогда предсказание не сбудется.

Слово побагровело.

Крик застрял посреди горла. Даже не крик, но вой раненой волчицы.

Тая мысленно ухватилась за слово, чтобы стащить его с девственно чистого листа, но оно не поддавалась. Пот струился по вискам, затекал в глаза. Те щипало. Руки взмокли. Секунды замедлились до бесконечности. Но Тая не позволяла этому гадкому слову остаться в книге. Она ухватывалась за золотистые брызги, что разбегались от букв, тянула на себя.

Носом потекла кровь, капля упала посреди буквы «р», расплылась пятном.

Иттан не умрет. Если ради него придется пожертвовать собой, Тая без промедления пожертвует.

Сделает что угодно. Уплатит любую плату.

Она ревела, а слово то увеличивалось, то уменьшалось.

И вдруг поддалось.

Буквы, прыгая что блохи, перестроились, исчезли и явились вновь. Нерушимыми остались «Ме…».

«Метка», — выплюнула книга нехотя.

И тотчас текст сменился на привычный. На обычные предложения. На кляксу от пера и карандашную пометку на полях.

Не умрет, подумала Тая, обессиленно приваливаясь к ножке стола.

Она не позволит.

23

Поутру небо расплакалось первым снегом. За горизонтом зацвел кровавый рассвет, и под его всполохи гарнизон разделился на тех, кто пережил ночь и тех, для кого та стала последней. Сам комендант выбрался наружу, кашляя и судорожно стискивая трость, он обходил разрушенную стену, всматривался в искривленные мукой лица мертвецов, пересчитывал полёгших тварей.

— Семьдесят три, — сказал идущему рядом помощнику, и тот сделал отметку в блокноте. — Против шестидесяти семи наших. Если так пойдет и далее, к концу осени гарнизон будет захвачен.