Владимир Василенко - Серый пилигрим Страница 34

Мо покивал, не сводя глаз с початой бутылки.

— Так это, Хек… Как насчет выпить‑то?

— Нету! – отрезал трактирщик, снова прикладываясь к горлышку.

На лице пьянчуги отразилось такое страдание, что даже самый лютый головорез облился бы слезами от жалости.

— Ну, может, все‑таки можно…

— Можно! – охотно согласился толстяк. – Давай так – я тебя запущу внутрь, ты проверишь, живой ли там этот магик. Две бутылки чистейшего, ни разу не разбавленного рома тебе отвалю.

На рыбака было больно смотреть – настолько противоречивые чувства его терзали. Он был вчера в «Барракуде» и самолично видел страшного черного мага и его схватку с другим магом – в сером балахоне. Страху натерпелся такого, что портки до сих пор не просохли. Но выпить хотелось так, что он убить готов был за бутылку любой сивухи, хотя вообще‑то всегда слыл парнем безобидным.

— Так это, Хек… – вдруг прозрел он. – А хлебнуть дашь сначала? Ну, для храбрости?

— Ага, нашел дурака! – хохотнул трактирщик. – Проваливай!

— Ну, Хек… – заканючил рыбак, едва не падая на колени. – Ну, два глотка! У меня кишки все в узел сворачивает, помру щас!

— Какой я тебе Хек! – огрызнулся толстяк. – Хек… Сам ты… палтус паршивый. Гектор я! А для тебя – дон Гектор Фарендот! Усек?

— О, Ирана Милостивая! – Мо, выпучив глаза от страха, попятился к стене.

— Вот так‑то! – довольно хмыкнул трактирщик, снова отхлебывая из бутылки. Пот ом заметил, что смотрит рыбак вовсе не него, а куда‑то на улицу.

Обернувшись, он и сам не удержался от испуганного возгласа.

Сквозь завесу дождя прямиком к «Барракуде» шел какой‑то чужак. Чужаков в Вальбо и так‑то не жаловали. А уж на этого достаточно было разок взглянуть, чтобы понять – жди неприятностей.

Явно чужестранец – темнокожий, со спутанной гривой кроваво–красных волос. Из одежды – только бесформенный шерстяной балахон, похожий на жреческий, и короткие, до голенищ угвазданные в грязи сапоги, судя по походке – сильно не по ноге. На запястьях болтаются тяжелые железные браслеты кандалов с короткими обрывками цепи, когда‑то их связывающей.

Незнакомец сильно прихрамывал на левую ногу, но, несмотря на это, шел довольно быстро. Улица позади него была пуста – ни запряженной лошади, ни повозки. Непонятно было, как он вообще появился в поселке. Не пешком же пришел? Тут во все стороны на полдня пути – ни души. Глушь.

Несмотря на то что оружия у чужака не было видно, у трактирщика неприятно похолодела спина и захотелось за кого‑нибудь спрятаться. От красноволосого так и веяло смертью.

— Зд–дравствуй, добрый человек! – пробормотал Мо, когда чужак поравнялся с ними.

Красноволосый на него даже не взглянул. Завернул под навес. Для этого ему пришлось пригнуть голову – росту он был огромного, Мо и трактирщик едва доставали бы ему до подбородка, если бы встали рядом. Остановился рядом с заколоченной дверью. Опустил голову, будто к чему‑то прислушиваясь.

Мо и трактирщик затравленно переглянулись. Мо потихоньку, вдоль стенки, уже крался прочь от двери. Толстяку же деваться было особо некуда.

— Замечательный день, не правда ли, дон? – осклабился трактирщик, заглядывая в лицо незнакомцу. – Вы хотите войти? Если что – я сейчас мигом сбегаю за топором, откроем двери и…

  Красноволосый молча ухватился за доски, удерживающие дверь, рванул. Жалобно взвизгнули выдираемые из дерева гвозди, хрустнул кусок выломанного с мясом косяка. Распахнув дверь, чужак шагнул в таверну.

Едва он сделал это, Мо, а за ним и сам трактирщик рванули прочь. Далеко, впрочем, не убежали, но предпочли наблюдать за дверью с противоположной стороны улицы, укрывшись за невысоким плетнем.

В зале таверны было темно, как в пещере. Свет пробивался от раскрытой двери и через щели в ставнях, но его не хватало даже на то, чтобы различить очертания предметов. Красноволосый немного постоял на пороге, потом медленно двинулся в глубь зала, огибая поваленные столы и лавки, переступая через валяющуюся на полу посуду. Несмотря на хромоту и внушительный рост, ступал он едва слышно.

Пахло дымом и жженым рогом, и запах этот заглушал все остальные. Потревоженные сквозняком от двери, тихонько скрипели покачивающиеся на крючьях подвес ные светильники.

Из дальнего конца зала донесся шорох.

— Это ты?

Красноволосый с трудом узнал голос. Затаившийся в темноте явно очень ослаб.

Он остановился.

— Стой, где стоишь, – каркнул голос из темноты. – Сейчас…

Что‑то брякнуло, клацнуло, в углу вспыхнули несколько ярких искр, и на полу расцвело пятно желтоватого света, исходившего из старого масляного светильника. Светильник стоял рядом со столом с подломившимися с одной стороны ножками – так, что столешница упиралась одним краем в пол. Прислонившись к ней спиной, рядом с лампой полулежал рослый человек в черном плаще с откинутым капюшоном. У человека не было лица. Вместо него – жуткая маска из едва подсохших рубцов на многочисленных ранах. Или, скорее, на одной сплошной ране, широкими полосами избороздившей всю голову.

Другой на месте красноволосого содрогнулся бы. Но он знал: то, что под раной, было немногим лучше.

— Где ты шлялся, грязный тайский выродок?! – прошипел этот живой мертвец, скаля зубы в рваном отверстии, которое когда‑то было ртом. – Ты должен был догнать меня еще вчера!

Красноволосый сделал несколько быстрых плавных движений пальцами, будто играл на невидимой флейте. Язык глухонемых.

— Проклятие! Ты провалился? Но ты успел завершить дело? Лерано мертв?

Красноволосый кивнул.

— Ну, хоть это тебе можно доверить, – фыркнул раненый. – А как тебе удалось бежать?

Снова пара знаков пальцами.

Белая. Башня.

— А, помог кто‑то из имперских… Что ж, повезло. А мне вот, как видишь, не очень.

Уродец хрипло расхохотался. Звук был жутковатый – будто в горле его булькала какая‑то густая жидкость.

Красноволосый невозмутимо смотрел на мага, продолжая стоять в отдалении, на самом краю освещенного лампой пятна.

Когда‑то этот человек напоминал ему другого. Того, которого он тоже долгое время ненавидел и боялся. Человека, у которого тоже была страшная рана на месте лица.

Прошло время, и он перестал их сравнивать. Было ошибкой считать их похожими.

На место ненависти и страха к Джайраху Сожженному со временем пришло уважение и почти сыновья любовь. Внешность и дурная слава оказались обманчивы. Человек же, лежавший сейчас перед ним, внутри был еще более мерзким, чем снаружи.

— Что, небось радуешься, что так все обернулось, а? – внезапно оборвав свое натужное хихиканье, маг зло зыркнул на тайца. Ярко сверкнули белки глаз, выделяющиеся в черно–багровом месиве струпьев. – Небось ждешь, что я испущу дух здесь, как последняя собака, и ты наконец от меня освободишься?