Надежда Попова - Natura bestiarum. Страница 34

— И как ему удалось выкрутиться?

— Он узнал, каковы они в бою.

— Я тоже это знаю, — возразил Курт, — и начинаю с трудом верить в то, что слышу.

— Он работал по металлу, — с видимой гордостью пояснил Ван Ален. — И заказчики у него появлялись обеспеченные, посему — платили они полновесным серебром, и порой — много.

— И все же.

— Отец провел в мастерской весь день до вечера, когда был назначен обмен. Кроме того, именно в мастерской он и должен был проходить — твари сами настояли на этом; судя по всему, они решили, что встреча в разгромленном доме привлечет внимание, на улице можно попасться на глаза нежеланным свидетелям, а светить свое лежбище не хотели…

— Так чем он сумел их одолеть?

— Он их не одолел, — помрачнев, нехотя отозвался Ван Ален. — И даже отдал треклятую книгу; точнее, сказал, где она спрятана — когда получил нас лично в руки живыми и почти здоровыми. Тварей было всего двое, и когда один из них ушел за книгой, другой остался стеречь нас. С ним одним отцу и удалось управиться. Тогда, готовясь к встрече, он подумал, что — как знать, быть может, в рассказах о стригах полно выдумки? И не действует на них либо святая вода, либо чеснок, либо серебро… И запасся всем подряд. Мастерская — сам понимаешь, что такое: навалено вокруг всякого барахла, и поди разбери, что есть что, особенно, когда в этом деле ни черта не рубишь. Стриг, что остался с нами, надо думать, не рубил, посему, когда отец уловил удачный момент, гад получил по полной — и ведро освященной воды на голову, и истолченный чеснок в лицо, и — то, что отец придумал и изобрел в тот день, накануне. Серебряные монеты, перетертые в песок. Кстати сказать, сейчас наши взяли это в работу, его задумку. Заверни серебряную пыль лучше всего в бумагу; можно использовать и кожаный мешочек, однако тогда приходится кроить его особым образом, чтобы рвался от удара и разбрасывал содержимое как можно дальше. Брось такую штуку стригу под ноги или в лицо, если повезет — и он будет плеваться кровью уже через мгновение. Они ведь, вопреки расхожему мнению, не ходячие трупы и дышат, гады.

— Остроумно, — признал Курт заинтересованно. — Если выйду из этого трактира живым — знаю, о чем буду говорить с шарфюрером нашей зондергруппы.

— Дарю идею безвозмездно, — вскользь усмехнулся охотник. — Как идейному соратнику. Штука и впрямь оказалась пробойная; хотя много лет спустя стало понятно, что отцу еще и повезло. Судя по рассказам наших, по тому, что удалось собрать из всевозможных источников, да и по его собственному опыту — все так легко прошло, потому что твари были молодые, еще не достигшие силы. Наверняка лишь птенцы, которые были посланы добыть книгу для своего мастера. А когда на тебя, облитого водой, сыплется толченый чеснок и забивается в дыхалку металлическая пыль — тут и человеку станет хреново… Словом, как бы там ни было, в тот вечер отец сумел убить тварь и спасти нас. Он много раз говорил потом, особенно после пятого стакана, что, не будь нас при нем тогда — он остался бы и попытался б уничтожить того, другого. Я его даже понимаю.

— Поэтому такие, как мы, должны быть одинокими, — уверенно приговорил Курт. — Жена, дети, братья и матери — это лазейка в безопасности, которая, как бы ни была крепка, может рухнуть в один миг. С родителями и братьями ничего не поделаешь, но не заводить семьи самому — это в своих силах.

— А твой помощник, я вижу, с тобой не согласен, — усмехнулся охотник, кивнув на Бруно. — Семейный?

— Я монах, — напомнил тот; Ван Ален отмахнулся:

— Монахами не рождаются. Не сказал «нет» напрямую; стало быть, есть семья?

— Уже нет.

— Убиты?

— Умерли от простуды, — неохотно возразил Бруно. — Задолго до моей службы в Конгрегации. Просто у меня свое мнение на этот счет — быть может, именно поэтому. Я не был инквизитором, не был охотником, никто не хотел подобраться ко мне или чего-то добиться от меня, отомстить мне или запугать — и все же я потерял близких. Это может произойти с кем угодно. Жены умирают в родах, матери — от старости, дети — от болезней, братья от увечий… Ты не убережешь себя от потерь, замыкаясь в одиночестве.

— Да, — согласился Курт язвительно. — Поэтому ты пошел в монахи.

— Этот выбор — история долгая и непростая, и тебе это известно лучше, чем кому бы то ни было. Кроме того, и это тебе тоже известно лучше, чем многим, и без наличия сородичей есть точки, на которые можно надавить — даже на тебя. Есть друзья, приятели… сослуживцы.

— Если встанет такой выбор, на них можно закрыть глаза, — хмуро отозвался Курт. — Тоже непросто, но проще, чем это было бы с сыном, дочерью, братьями-отцами… разумеется, если с ними нормальные отношения, и ты не мечтаешь с раннего детства увидеть их в геенне огненной. В случае с приятелями дело лишь в привычке, а когда речь идет о близком родстве — тут говорит кровь, против нее переть сложно. А кроме того, все прочие — посторонние тебе люди, которые ничего не должны тебе и которым ничего не должен ты. Заводя же детей, ты обрекаешь себя на вечную перед ними ответственность. «Почитай отца и мать, ибо они произвели тебя на свет»; чушь.

— Опа, — усмехнулся охотник. — Сильно.

— Если б они тебя не породили, — пояснил Курт доброжелательно, — тебе не стало бы ни хуже, ни лучше. Тебя не было бы. Ты просто не обрел бы жизни, ты ее не потерял бы. В этом смысле незнакомый попутчик, спасший тебя от нападения разбойников, заслуживает благодарности куда больше: он не дал тебе утратить уже полученную жизнь. Потерять то, что ты уже смог оценить. Твое рождение есть лишь потакание желаниям твоих родителей размножиться, а чувствовать себя обязанным за подобное — глупо.

— Циник.

— Реалист. Они привели тебя в мир грязи, злобы, болезней, войн и смерти, в конце концов, просто потому, что им так захотелось; и всего этого не было бы, если б ты так и не проявился бы в бытии. И коли уж так случилось — их долг хоть чуть сгладить то, что они с тобой сделали. Аргумент «мы тебя выкормили» на деле есть тот minimum, который является их священной обязанностью. Благодарности достойно лишь то, что сверх этого: они просто должны оградить тебя от всей той пакости, что сопровождает их бытие.

— И научить меня самому ограждаться от всего враждебного.

— Разумеется, — не стал спорить Курт, — однако когда твой сын десяти лет дергает за хвост жеребца и получает копытом в лоб — в этом виноват он сам: ты говорил ему, что этого делать нельзя. А вот если его похищают стриги, дабы выторговать у тебя магический артефакт — в этом повинен ты. Никто его не тронул бы, не будь он твоим сыном.