Валерий Елманов - Перстень Царя Соломона Страница 35

– Но ты, дядька Константин, не робей. Я завтра еще громче орать о том буду. Не глухие же они. Так что выберешься ты отсюда, ей-ей, выберешься,- слышится мне шепот.

Вот же чудак попался. Одно слово – Апостол. Так он пока ничего и не понял.

– Ладно,- отвечаю.- А теперь помолчи, мне тут подумать надо, что завтра говорить.

– А чего тут думать? – удивляется.- Правду, вестимо.

Хорошо, в темноте не видно, как я улыбаюсь от его слов, а то подумал бы, что у меня крыша поехала. Я даже говорить ему ничего не стал – бесполезно. Только хлопнул ободрительно по плечу, чтоб не терял бодрости, а в ответ – стон. Оказывается, пареньку уже досталось, и изрядно. Поработал над ним кат, всыпал два десятка плетей по указке подьячего. Правда, как заверил Андрюха, хлестал без вывертов, без оттяжки, и не кнутом – плетью, потому оно терпимо. Трогать больно, а так ничего. То есть снова меня успокаивает.

Ну, Апостол, точно сгинешь ты на Руси. Помнится, я говорил, что ты со мной пропадешь. Не отказываюсь, и впрямь можешь пропасть. Только без меня ты загнешься еще быстрее. Теперь уж деваться мне вовсе некуда – не для себя одного придется ход на свободу прорывать, а для двоих, иначе совесть потом заест.

Ради приличия я на всякий случай обошел по периметру все свое узилище – мало ли. Вдруг где какая лазеечка обнаружится – ночь большая, так мы бы ее расширили. Но нет, средневековая КПЗ оказалась крепкой. Бревна чуть ли не в обхват, дубовые, свежие. Не жалеют ценных сортов дерева на Руси для поганых татей. Хотя постой, какие же мы тати? Ну Андрюха еще куда ни шло, да и то, если разбираться, то он в шайке, как рассказывал, всего неделю и ни в одном набеге не участвовал. А уж я бери рангом выше – в воры записан. Статья пятьдесят восемь, пункт не помню какой – подготовка диверсионных актов против руководства страны. Во как.

Ах да, статья из другой оперы, а тут действует Судебник. Но ничего, что лбом об топор, что топором по лбу – все равно больно. Больнее только топором по шее. Правда, говорят, помогает от перхоти. Сам не проверял, но если не продумаю, как себя завтра вести, чтоб не просто вылезти, а и Андрюху вытащить, то скоро об этом узнаю точно. И Андрюха узнает. Апостолам согласно их рангу вроде бы полагаются распятия, но дыба тоже подойдет.

Кстати, немного непонятно. Чин у меня повыше, а разговоры со мной, если сравнивать с Андрюхой, куда деликатнее. К чему бы это? Или Разбойная изба занимается только татями, а ворами ведает исключительно ведомство Григория Лукьяновича, по прозвищу Малюта, который прадедушка Берии, Ежова и Ягоды. А не осерчает ли Малюта, что этот шустрый тощий подьячий залез в его епархию? Может, наверное, иначе бы меня особо не берегли.

Ладно, подумаем и о том, как нам получше стравить местный народец и науськать средневековый КГБ на ихнюю милицию или, наоборот,- припугнуть подьячего Малютой, потому что если Григорий Лукьянович прознает, этого Митрошку не спасет никакой Григорий Шапкин, кишка тонка.

А сам все расхаживаю и думаю. За двоих тружусь, согласно все тому же Судебнику, в котором сам холоп за себя не в ответе,- с хозяина спрос. И под нос мурлычу, чтоб лучше размышлялось, настрой себе создаю:

Часто, Судьба, ты со мною груба,Даришь одни неудачи.Только учти, я тебе не раба,Я совсем не слаба, и я могу дать сдачи.

Что ж, если даже женщина не хочет смириться, то мне, мужику, сам бог велел зубы оскалить. И дальше думаю. К утру лишь и угомонился. Так устал, что не смутила никакая вонь – удрых прямо на охапке прелой соломы.

Выспаться конечно же не дали – здесь поднимают рано. И пытать, судя по всему, тоже начинают поутру. Наверное, чтоб растянуть удовольствие на весь день. Одно хорошо – повели на допрос только меня одного, а значит, Андрюху на сегодня оставили в покое. Это славно, парень целее будет. Пускай только на сегодня, но и то неплохо. А о дне завтрашнем сейчас загадывать ни к чему. Не та ситуация, потому как у нас с ним нынче каждый день, как последний.

И снова пришлось удивляться. Не с пыток начал Митрошка, или, как он себя важно назвал, Митрофан Евсеич. Вначале повел на экскурсию, стал хвалиться своим хозяйством.

Оказывается, и палачам есть чем похвастаться. Вообще-то поначалу мне в его пенатах чуть не заплохело. Запах крови, знаете ли, он и хирургу не по душе, даже если тот каждый день орудует скальпелем. Хотя ему-то что – во-первых, в операционной стерильно, моют каждый день, прибирают, во-вторых, кровь там свежая, в-третьих, марлевая повязка на лице, в-четвертых, самому врачу не до запахов – он в делах, в работе, отрезает-пришивает.

Тут же все иное, начиная с самой крови, точнее ее запекшихся то тут, то там застарелых, гнилых ошметок. А если добавить, что вся она замешена на страданиях, на адской боли, щедро приправлена дикими криками, то дальше можно и не продолжать.

Человека, подвешенного на огромной дубовой перекладине за руки, связанные сзади, я поначалу не признал. А как тут опознаешь, когда волосы спутались от пота и висят осклизлыми лохмотьями, закрывая лицо аж до самого носа. Борода, правда, показалась знакомой сразу. По ней я и припомнил Посвиста. Сволочь он, конечно, пакостная, но такого я и ему не пожелал бы.

Подьячий повелительно ткнул пальцем в бывшего главаря, и дюжий помощник тут же метнулся к деревянной бадейке, черпанул из нее кожаным ведерком и сноровисто окатил Посвиста. Бандюга очнулся и уставился на меня мутными, мало что понимающими глазами.

– Признаешь купчишку заморского, кой золотыми яблочками пред твоей шатией-братией похвалялся, ай как? – ласково осведомился Митрофан Евсеич.

Некоторое время Посвист тупо вглядывался в меня и наконец вяло кивнул головой, после чего снова закрыл глаза.

– Нешто это ответ? – разочарованно вздохнул подьячий, выставил перед палачом два пальца и сделал ими несколько выразительных движений, будто резал что-то невидимыми ножницами.

Палач кивнул и двинулся в сторону ниши, напоминающей камин. Вытащив из самой середины весело рдеющих углей малиновый прут, он легонько провел им по оголенному боку бандита. Послышался треск, заглушаемый истошными воплями Посвиста, и до меня вскоре донесся удушливо-тошнотворный запах паленого человеческого мяса.

– Так ты признал али как? – равнодушно спросил подьячий.

– Признал, признал! – истошно заорал бывший бармалей.

– То-то,- довольно кивнул Митрофан Евсеич и, повернувшись ко мне, развел руками: – Признали, выходит, тебя, мил-человек. Ай-ай-ай,- сокрушенно вздохнул он.

Тоже мне новость сообщил. Можно подумать, будто я отпирался. Скажи уж, хотел показать, что меня ждет. Так сказать, демонстрация услужливым продавцом агрегата в действии перед его продажей возможному покупателю. Вот только просчитался ты, дядя. Заковыристый тебе сегодня покупатель подвернулся, и на твой «обогреватель» ему тьфу, да и только.