Лариса Петровичева - Единственно верный Страница 35

Как же Лежич любил юг! Стройные высокие деревья, достающие верхушками крон едва ли не до самого неба, соленый морской воздух, что дарит легким изысканные ласки своим прикосновением, горячее солнце, прекрасное вино — не то кислое пойло, которое пьют по всему остальному Аальхарну — и, разумеется, женщины… Как бы хотелось ему сейчас не шагать по еще не просохшей после дождей дороге, а лежать где-нибудь на каменистом пляже Антолии в обнимку с пышногрудой и очень легко доступной смуглокожей красоткой, и, помимо всего прочего, читать ей стихи… Лежич так размечтался, что едва не попал под повозку, и из приятных раздумий его вывел окрик:

— Куда прешь, перо тебе в печинку!

Лежич отскочил на обочину и обернулся. На дороге обнаружилась крытая повозка с косматым кучером, который угрюмо смотрел на Лежича из-под кустистых бровей и сжимал в желтых, но крепких зубах трубку с неимоверно вонючим табаком. Разбойник всмотрелся: возничий одет был тепло, но очень бедно, с такого и взять нечего.

— Я бы вот поинтересовался, — сказал возничий, — отчего это ты тащишься да по сторонам не смотришь? Жить, что ли, не хочется? Так иди вон на стройку храма, там и пользу принесешь, и помрешь.

Лежич хотел было сказать, что он только что оттуда, но предпочел по этому поводу промолчать и спросил:

— А я бы вот поинтересовался, с чего это ты такой умный взялся? Небось, грамотный?

— Нет, — совершенно серьезно ответил возничий. — Это потому, что я ем орехи. Кто орехи ест, тот будет очень умный, так и в Писании сказано. Вон, — он мотнул головой в сторону, — десять мешков везу в столицу.

— В столицу мне ни к чему, — сказал Лежич. — А какая тут ближайшая деревня? А то я не местный.

— Что не местный, вижу, — заявил возничий, — больно рожа у тебя черная. Ну а ближайшая тут — Кучки, родная моя деревня. Если хочешь, то подвезу.

Упрашивать Лежича было ни к чему, а замечание по поводу южной смуглости, совершенно неуместной среди тутошних блондинов нордической наружности он и совсем пропустил мимо ушей. Он удобно устроился рядом с возницей, и повозка тронулась. Потянулись по сторонам дороги поля да перелески, воздух был чист и прозрачен, как бывает только осенью, а яркие краски облетающих лесов казались влажно расплывчатыми. Красивое место, конечно, только куда ему до юга… Там сейчас еще очень тепло, и на маленьких, прилепленных к склонам гор виноградниках собирают золотистые, кокетливо припудренные горьковатой пылью кисти, чтобы потом сложить их в темные бочки, и невинные — да, именно невинные, и это очень важно! — девушки станут танцевать на ягодах, выжимая из них сок: умопомрачительный, терпкий, оставляющий на языке не вкус, но словно бы сам замысел вкуса…

— О чем призадумался? — окликнул его возница. Лежич встрепенулся, и пропали девушки, юг и бочки, а вместо дивного аромата молодого вина в ноздри набилась табачная вонь.

— Да так, о разном, — уклончиво ответил Лежич. — Табачок у тебя больно крепок.

— Что есть, то есть, — гордо ответил возница. — Я в него еще трав подмешиваю и навозу.

Лежича аж передернуло. Интересные люди в Кучках живут. Впрочем, живут, какие есть, лишь бы в кашу чего ненужного не подмешивали, а так Лежич со всяким общий язык найдет.

— Меня, к слову, Лежичем звать, — сказал он. Возница внимательно посмотрел на него и тоже назвался:

— А я Прош. Ты в Кучки к кому-то или так, поозоровать?

Лежич пожал плечами.

— Человек я не озорной, а очень даже основательный. Если у вас там хорошо, то и останусь. Годы уже подходящие, надо и семью заводить.

Прош спрятал трубку в карман и одобрительно покачал головой.

— Семью — это хорошо, это правильно. Вон у нас Мартынка второй год вдовая, а баба очень хорошая, трудолюбивая. И домишко весьма даже неплохой. Подправить там только кое-чего, ну да то не трудно, если руки из нужного места растут.

На руки Лежич никогда не жаловался. Жизнь охотника, странника, бродяги и бандита привела к тому, что он умел делать все: и бить крохотных пуховок в глаз, не портя шкуру, и класть кирпичи и даже варить очень неплохую кашу с мясом. Вдалеке показались первые домишки — наверно, те самые Кучки. И правда: толпятся рядом друг с другом так, будто им холодно, и они изо всех сил пытаются согреться. Хотя деревенька неплохая: в основной массе дома ухоженные, каменные и крытые черепицей, а не охапками сена, которое так и норовит разворошить ветер. Пожалуй, зимовать тут будет очень даже не плохо.

На площади возле храма Прош остановил свою повозку, и Лежич выпрыгнул на мостовую.

— Ну что ж, бывай, дядьку, — сказал он, прикоснувшись пальцами к шапке: южный жест премногого уважения. — Даст Заступник, скоро встретимся.

— Это обязательно и непременно, — сказал Прош важно и хлестнул лошадку: — Н-но, пошла, кривоногая, пошла!

Но встретиться им было уже не суждено. Если иммунная система Лежича все еще боролась с вирусом, то Прош не ездил к мощам святого Симеона Лекарника и никакой защиты от болезни, пусть даже самой слабой, не получил. Свои орехи он очень выгодно и быстро продал столичному купцу и отправился на постоялый двор, чтобы утром выдвинуться в Кучки, однако среди ночи ему стало плохо, и до утра он уже не дожил. А его соседи, увидевшие кровавые слезы и разбежавшиеся в страхе, понесли вирус дальше по столице. Такие дела.

…и надо было идти дальше.

Несса стояла у околицы и смотрела на ближайшие домишки Кучек. Она никогда и ни за что сюда бы не сунулась больше — бывшие односельчане по старой памяти наверняка спустили бы на нее собак, а собаки в Кучках были особо злющие и команду «Хвать!» выполняли с невероятным рвением. Ей вполне хватило того раза, когда она пробралась в родной дом, чтобы забрать кое-какие вещи в свое новое обиталище, а главное — вытащить из тайничка в полу маленький схрон с куколкой-амулетом и десятком серебряных монет. Мать откладывала эти деньги Нессе на приданое, и та никогда бы не позволила им попасть в чужие руки… Да, она ни за что не пошла бы в деревню, но по осени у старой бабушки Агарьи всегда обострялся бронхит, а та жила в крохотной избушке на отшибе, и никому, по большому счету, не было до нее дела, кроме Нессы, которую старая Агарья нянчила, обучала грамоте, играла в немудреные игры. Вот потому Несса и стояла вечером у околицы, держа в руках мешок, набитый лекарственными травами для Агарьи — не раз и не два зимой ей нужно заваривать травяной чай и пить, пытаясь унять тяжелый лающий кашель.

У Агарьи никого не было, кроме Нессы. Девушка не могла ее оставить. Конечно, Агарья, зная о смерти и ведьмовстве матери Нессы, могла бы и прогнать свою воспитанницу да кликнуть соседских собак, но Нессу это не останавливало. В конце концов, как говорил Андрей, иногда именно глупости, идущие в разрез с инстинктом самосохранения, как раз и делают нас людьми. Несса не знала, что такое инстинкт самосохранения, и тогда Андрей объяснил: это когда ты хочешь выжить в любой ситуации, и в первую очередь думаешь о том, чтобы выжить самому. Этот инстинкт — один из самых главных, но иногда через него переступаешь, потому что кроме инстинктов у людей есть ум и совесть.