Шерри Томас - Гибельное море (ЛП) Страница 35

– А почему это он вас так внезапно заинтересовал? Вы здесь не только для того, чтобы докладывать о моем житье-бытье?

Уже почти у двери, миссис Хэнкок слегка повернула голову:

– О, так вот зачем я здесь, ваше высочество?

И удалилась, оставив хмурого Тита размышлять над последним неожиданным вопросом.

* * *

– Ты ведь не думаешь, что он подхватил африканскую сонную болезнь? – спросил у Кашкари Купер.

Они сидели в комнате Уинтервейла, где чуть раньше толпилось столько народу, что Куперу с Иолантой не удалось войти. Но теперь остался лишь Кашкари, корпевший над домашней работой за захламленным столом больного.

– Миссис Долиш задавала такой вопрос. Врач сказал, что нет, – ответил индиец.

– Что ж, в любом случае, хоть отоспится, – усмехнулся Купер, склоняясь над Уинтервейлом.

Бодрствуя, тот был очень непоседливым. В нем кипела энергия, которую он не всегда знал, куда девать. Во сне же Уинтервейл казался спокойнее и взрослее. Иоланта смотрела на него, желая, чтобы он проснулся другим человеком – таким, кому она осмелилась бы доверить жизнь любимого.

«Не смей слушать бредни Тита про раннюю смерть. Даже не думай поверить в них и бросить его позади».

Купер подтолкнул ее в бок:

– Пойдем заниматься греческим?

Иоланта вздрогнула.

– Ага. Иду за тобой.

Оказавшись в ее комнате, они раскрыли учебники.

– Завидую грекам, – вздохнул Купер. – Им не требовалось учить греческий – они уже им владели.

– Точно, счастливые люди, – поддержала Иола. – Господи, ненавижу греческий.

– Но тебе он неплохо дается.

– Тебе так кажется, потому что тебе он не дается совсем, и моя посредственность в сравнении с твоей отсталостью кажется небывалым успехом.

– Понимаю, о чем ты толкуешь, – усмехнулся Купер. – В сравнении с тобой я прилично играю в карты.

Иоланта вопреки воле расхохоталась – она действительно безнадежна в немагических карточных играх. Но смех тут же стих, стоило двери открыться. В комнату шагнул Тит.

Он посмотрел на Купера, который предсказуемо потерял дар речи. Иоланта задалась вопросом, а не слишком ли Тит лезет из кожи вон перед Купером – всегда такой высокомерный и царственный в его присутствии...

От этой мысли стало больно, будто кто-то пронзил сердце иглой.

Титу не понадобилось говорить ни слова: Купер собрал свои учебники и тетради, с придыханием попрощался с принцем и закрыл за собой дверь.

– Тебе чем-то помочь? – намеренно бесстрастно спросила Иоланта.

– Мне нужно с тобой поговорить. – Тит очертил звуконепроницаемый круг. – Миссис Хэнкок спрашивала о состоянии Уинтервейла, и я вспомнил, что в моей лаборатории есть диагностический инструмент.

Он достал из кармана нечто похожее на ртутный термометр, которыми пользовались немаги.

Измеритель здоровья.

– Я думала, ими больше никто не пользуется.

– Потому что с их помощью диагноз ставится не мгновенно. Но на его точность никто не жаловался. Я только что обследовал Уинтервейла.

Иоланта подняла протянутый Титом измеритель и посмотрела показания на свет. Вместо крохотных делений, отмечавших градусы, прибор усеивали малюсенькие точки, рядом с которыми убористым шрифтом были написаны слова. Когда Иола передвинула трехгранную стеклянную палочку, увеличительное стекло в ней помогло сделать буквы и точки крупнее.

«Работа сердца. Работа печени. Плотность костей. Сила мышц». И так далее, и тому подобное – десятки и десятки жизненно важных характеристик и показателей.

Иоланта изучила, наверное, пятьдесят показателей, находившихся в пределах нормы, когда наконец дошла до красной точки. «Общая моторика». Неудивительно, поскольку в настоящее время Уинтервейлу было не под силу даже самостоятельно встать с кровати.

И почти в конце длинного списка еще одна красная точка напротив слов «Психическая устойчивость».

Иоланта прищурилась. Нет, она все прочитала правильно.

– Ты уверен, что прибор точен?

– Я его в первую очередь на себе проверил. Работает как часы.

– Но ведь с мозгами Уинтервейла все нормально. – Пусть ум парня и не блестящ, но точно здрав.

– Я тоже всегда так думал.

– Может, его потрясло то, что он смог сделать?

У Иоланты никак не получалось забыть о мощных потоках воды, что вращались вокруг погружающейся все глубже точки – «Морского волка», такого крохотного по сравнению со стихией, такого беспомощного.

Тит отвел глаза:

– Его мать не совсем здорова. Не то чтобы безумна – по крайней мере, не постоянно. Но ты с ней встречалась и знаешь, что полагаться на нее нельзя.

Да, Иоланте приходилось сталкиваться с матерью Ли, которая однажды чуть ее не убила. Но в другой раз леди Уинтервейл ее спасла – а заодно и принца.

– Если она порой неуравновешенна, то из-за изгнания и смерти мужа, а не наследственной душевной болезни, способной передаться Уинтервейлу.

Тит молчал. Внезапно Иола задумалась, а не надеялся ли он, что показания измерителя здоровья помогут разорвать сотрудничество с кузеном.

Если уж совсем прижмет, она смирится с этой причиной – Иоланта полагала, что сама лучше защитит принца, чем Уинтервейл, – но не будет этому рада. Ей хотелось, чтобы Тит выбрал ее, решив оспорить пророчество покойной матери, а не из-за того, что старомодный диагностический инструмент не сумел оценить умственное состояние человека, спящего под действием панацеи.

– Ты уже знаешь, что я считаю Уинтервейла последним, кому стоит сопровождать тебя в Атлантиду. Но он не подходит для этой задачи по темпераменту, а не потому, что у него не все дома.

Тит подошел к окну и выглянул наружу в щель между занавесками, совсем как ранее сделала Иоланта, когда он пришел забрать ее в лабораторию. Постояв так пару минут, он оглянулся.

– Помнишь те чары памяти, которые, как выяснилось сегодня днем, на тебя наложены?

– Как я могу забыть? – Невероятное зрелище: увидеть, что в твоей памяти дырок больше, чем в решете!

– Можно мне еще раз взглянуть?

– Давай, – пожала плечами Иоланта.

Тит произнес заклинание, и между ними почти по всей ширине комнаты выросло полотно памяти. Из-за ярких цветов и узоров на нем Иоле казалось, будто она смотрит на принца через витражное стекло.

– Хочешь проверить что-то конкретное?

– Видишь второстепенные нити, которые соединяют формы, представляющие собой подавленные воспоминания основного полотна?

Нити были тонкими как паутинка.