Евгений Филенко - ШЕСТОЙ МОРЯК Страница 35

  — Вот как, — сказала Хейд. — Наверное, болезнь поразила всех женщин той дальней земли, что они ищут продолжательниц рода на стороне.

  — Они говорят другое, — сказал Бьярки. — Похоже на то, что они были бы не прочь убить женщину, которую ищут.

  — Как зовут конунга этих пришельцев? — спросила Хейд.

  — Вальдимар, сын Вествальда, — ответил Бьярки.

  — Что ж, — сказала Хейд. — Сколько ни бегай, от своей тени не убежишь.

  — Теперь и я плохо понимаю твои слова, — сказал Бьярки. — Думаю, однако, что этой ночью со двора моего хозяина они вряд ли тронутся. Поутру они вынуждены будут снова пить брагу, чтобы поправить свои головы после того пойла, что он им подольет. Это значит, что многие снова уснут и проспят до полудня. А уж после, когда Вальдимар конунг сообразит, что исландская брага — далеко не ирландский эль, и нужно либо пить и пить дальше, либо не пить вовсе, еще какое-то время им понадобится, чтобы пересечь долину. Если они решат обнажить мечи и станут задирать бондов, кто-то предпочтет не связываться, а кто-то снимет со стены топор. Например, тот же Оттель Долдон.

  — Не показался он мне чересчур воинственным, — сказала Хейд.

  — Это потому что пьяное молоко — не та причина, из-за которой следует грызть собственный щит, — сказал Бьярки. — Если же Вальдимар конунг обидит Оттеля неверным словом или разозлит своей заносчивостью, то ему придется на своей шкуре узнать, что такое берсерк. Убить они его, конечно же, убьют, но треть своего отряда оставят на берегах Овечьей реки. А если об этом проведает Откель Разумник, то, пожалуй, и всю половину.

  — Разве Откель тоже берсерк? — усомнилась Хейд Босоногая.

  — Когда теряешь близкого друга, — сказал Бьярки, — становишься злее всякого берсерка. А эти двое почти как братья.

  — Я не хочу, чтобы кто-то погиб из-за меня, — сказала Хейд. — Даже такие дуралеи.

  — Без них долина станет намного скучнее, это уж точно, — сказал Бьярки. — Но не в твоей власти остановить ход событий. Лучше  всего будет, если ты соберешь пожитки и с рассветом сядешь в лодку, которая отнесет тебя в Норвегию. Там и народу побольше, значит — тебе удастся затеряться. К  тому же, сдается мне, там люди Вальдимара конунга уже побывали, а возвращаться в места, где они однажды искали свою кровницу, сил им после Медвежьей долины не достанет.

   — Почему ты не спрашиваешь, за что эти люди преследуют меня? — спросила Хейд Босоногая.

   — Потому, что вижу в твоих глазах: не могла ты никого ни убить, ни ограбить, — сказал Бьярки.

   — А если я скажу, что ведун сам  отдал мне свои свитки, ты поверишь? — спросила Хейд.

   — Я поверю всякому твоему слову, — сказал Бьярки. — Потому что я не тот человек, лгать которому есть смысл.

   — Хорошо, Медвежонок, — сказала Хейд. — Ты говоришь — остановить резню не в моей власти. Возможно. Да только я желала бы попытаться.

   — Жаль, что я ничего не разумею в волшбе, — сказал Бьярки. — А то бы помог.

   — Да и ты можешь на что-то сгодиться,  — сказала Хейд. — Перед тем как приступить к такому важному ритуалу, какой я замыслила, мне понадобится мужчина.

   — Для чего? — спросил Бьярки. — Чтобы принести его в жертву твоим асам?

   — Что-то вроде того, — сказала Хейд. — Мне потребуется часть его мужской силы.

   — И где же, по-твоему, я найду тебе среди ночи мужчину? — удивился Бьярки.

   — Да ты еще глупее, чем эти дурни Откель и Оттель, — сказала Хейд. — Или штаны ты носишь по недоразумению?

   — О себе я подумал в самую последнюю очередь, — признался Бьярки.

   Хейд взяла его за руку и повела в хижину. Там она разделась и стала ждать, что Бьярки последует ее примеру. Но тот стоял как вкопанный, потому что телом колдунья была еще прекраснее, чем лицом.

   — Ты хоть знаешь, как это делается? — спросила Хейд, утомившись ждать.

   — Конечно, знаю, — ответил Бьярки, но по его лицу видно было, что до сей поры не доводилось ему делить ложе с женщиной.

  — Ты и в самом деле  медвежонок, — сказала Хейд и раздела его со всей нежностью, на которую только может быть способна колдунья.

   После этого дело у них сладилось так ловко, что Бьярки и глазом не успел моргнуть, как из ветреного переростка стал мужчиной.

  — Наверное, теперь мне  пора уходить, — сказал он в сильном смущении, когда Хейд выпустила его из своих объятий.

  — Нет, подожди, — сказала колдунья. — Мне кажется, что ты не всю свою силу мне отдал.

   С этими словами она прижала его к себе с таким пылом, что у бедняги дух перехватило. Он даже подумал, что Хейд рассердилась и  решила задавить его до смерти. Чтобы хоть как-то умилостивить ведьму, он принялся поддавать жару и раздувать меха с такой невиданной силой, что теперь уже пришел черед Хейд беспокоиться о своих косточках. На самом-то деле Хейд и в мыслях не держала чинить парню какой-то вред. Просто за все время, что она прожила на  Утином утесе, не было у нее ни одного мужчины. Хотя женщина она была видная и пригожая, но многие побаивались ее дурной славы. А иные, кто не боялся ни аса, ни тролля, и пробовал подступиться к ней с обычной в этих краях грубостью, получали такой отпор, что долго о том вспоминали. Бьярки же сразу пришелся колдунье по сердцу: он был недурен собой, не сыпал грубостями и не норовил с порога залезть женщине под юбку. К тому же его наивность не показалась Хейд глупостью, а происходила скорее от юности и неискушенности. Потому-то она и не преминула пустить в ход свои чары, чтобы по случаю вспомнить, как это бывает между мужчиной и женщиной в постели.

  — Что ты думаешь обо мне? — спросила Хейд Босоногая, на которой в тот час не было не то что обуви, а и ниточки единой.

  — Думаю, что нет в этих местах женщины краше тебя, — сказал Бьярки, потому что голова у него шла кругом.

  — Этого мало, — сказала  колдунья.

   Хейд Босоногая оставила Бьярки лежать под одеялом, а сама встала и, не одеваясь, развела огонь в очаге так сильно, что пламя едва не лизало стреху. Потом она вытащила из дальнего угла девять плоских камней, каждый размером с два кулака и чернее, чем уголь, разложила их перед очагом в виде круга, а сама стала в середину.

  — Что ты собираешься делать? — спросил Бьярки, дрожа как осиновый лист.

   Но Хейд не ответила. Она стала негромко бить в ладоши, извиваться всем телом и распевать висы на незнакомом парню языке. Глаза ее были закрыты, а тело мерцало от пота, и отблески пламени играли на нем, как будто пытались одеть женщину в огненный наряд. Бьярки сообразил, что против воли стал свидетелем какого-то зловещего колдовского обряда. В сердце его поселился страх, который оказался даже сильнее телесной радости, что возникает у мужчины при виде танцующей нагой женщины. Несмотря на то, что царила ночь, всего более Бьярки пожелал бы оказаться посреди Медвежьей долины, нежели в этом уютном, жарко натопленном, но все же пропитанном темными силами доме. Он готов был  пуститься наутек, позабыв собственные штаны, да только ноги отказывались ему повиноваться.  Так и сидел он в колдуньиной постели, сжавшись в комок, будто затравленный заяц, и не чаял, что когда-нибудь этот страх кончится.