Генри Олди - Герой должен быть один Страница 35

В сознании Гермия, мешая сосредоточиться, эхом звучал испуганный вскрик: «Во имя Гермеса-Проводника! Что ты хочешь делать с этим ножом, добрый человек?! Остановись!..» Гермий закрыл лицо ладонями и, отрешившись от братьев, попытался сосредоточиться на голосе, призывавшем его где-то там, в лесистых предгорьях Киферона.

– …Что ты хочешь делать с этим ножом, добрый человек?!. Остановись!

Пожилой пастух с козьей шкурой на плечах испуганно попятился от сурового мужчины в дорогом, вышитом хитоне и плаще, заколотом железной[27] фибулой.

У ног мужчины лежал сломанный лук, одним концом касаясь сваленных в пирамиду камней; колчана со стрелами, положенного любому лучнику или охотнику, у человека попросту не было.

В руке же незнакомец сжимал широкий, слегка изогнутый нож.

– Не бойся, – спокойно-мертвым голосом ответил мужчина. – Этот нож не для тебя.

И укрепил оружие между камнями острием вверх.

– Видишь эти камни?

– Вижу, – пастух хотел удрать, но что-то удерживало его на месте.

Страх? Любопытство? Жажда наживы?

Глупость?!

– Это жертвенник будущего героя, сына Зевса и Алкмены. На нем я принесу себя в жертву моему ученику… моему бывшему ученику. А тебе я оставлю свою одежду и колесницу с лошадьми – она там, внизу у дороги – если ты окажешь мне одну услугу.

– А может, лучше…

– Молчи и слушай! Я не хочу, чтоб моя неприкаянная тень скиталась по земле, не зная покоя и наводя на людей ужас. Поэтому прошу тебя: когда все будет кончено, сожги мое тело, чтобы душа моя мирно упокоилась в Аиде. Согласен?

– Но… зачем тебе умирать? Купи у меня козленка – и мы принесем его в жертву, кому ты скажешь!

– Нет. Я поклялся. И проиграл состязание. Боги помогали мне, но проиграл я, а не боги. Проиграл я, Миртил-лучник, и я исполню клятву. Так ты поможешь мне – или моя тень будет преследовать тебя до конца твоих дней?!

– Конечно, конечно, – поспешно закивал пастух, глядя, как Миртил поворачивается к нему спиной и подходит к жертвеннику, между камнями которого пробился к солнцу зловещий росток, отсвечивающий бронзой – широкий и слегка изогнутый на конце.

– ПУСТЫШКА! ПРОСНИСЬ! У НЕГО… У АЛКИДА ОПЯТЬ Э Т О! СДЕЛАЙ ЧТО-НИБУДЬ! Я НЕ ХОЧУ…

Гермий отнял ладони от лица, и первое, что бросилось ему в глаза – бесчувственный, странно скрючившийся Алкид и едва не плачущий Ификл, стоящий над слегка подрагивающим телом брата.

– Пустышка! ОНИ сейчас будут звать его!

«Приступ, – догадался Гермий. – Сейчас у него будет приступ…»

Непонятное волнение охватило Лукавого. Такого с ним давно не случалось. Он хотел увидеть приступ Алкида, для этого он уже больше двух лет сидел в Фивах, но теперь, когда Гермий наконец дождался желаемого – он растерялся. Растерялся, как обычный смертный!

Что бы сейчас ни довелось увидеть Гермию, какое решение ни принял бы он после – ему было страшно принимать это решение в одиночку!

«Хирон! – озарением сверкнула мысль. – Он должен видеть это! Он вне интересов Семьи – идеальный свидетель… Кроме этого, Хирон тоже Кронид, и его слово может что-то значить для папы!»

Гермий подхватил начавшего корчиться в судорогах Алкида на руки, мельком ощутив жар этого маленького тела, в котором, казалось, закипала чудовищная волна, пенясь расплавленным мраком.

– Ификл, держись за мой пояс! Живо!

Ификл не узнал голоса Пустышки, ставшего вдруг жестким и повелительным, но послушно уцепился за пояс друга.

Гермий шагнул вперед, открывая Дромос. Очертания дома, возле которого они стояли, подернулись туманной дымкой; нетерпеливо задрожали крылышки, прорастая из задников сандалий Лукавого…

Шаг.

Другой.

Ификл спотыкается, но пальцы его лишь крепче смыкаются на поясе Пустышки.

Третий шаг они сделали уже на Пелионе.

– Где мы? – испуганно спросил Ификл, щурясь от солнца, бившего ему прямо в глаза. – Где это мы, Пустышка?

– На Пелионе, – коротко ответил Гермий, не вдаваясь в объяснения.

– Можжевельником пахнет, – похоже, Ификл сразу и безоговорочно поверил другу-Пустышке и теперь пытался справиться с потрясением. – И еще травой… Алкид, ты слышишь? Мы на Пелионе… ты лучше кричи, Алкид, или дерись со мной, только не лежи вот так, как неживой…

– Заткнись! – оборвал мальчишку Гермий.

Ификл послушно замолчал, сглатывая противный комок, предательски застрявший в горле, и стараясь не сморгнуть повисшую на ресницах слезу – но она все-таки слетела, каплей соленой росы упав на стебелек травы, согнувшийся под этой неслыханной тяжестью.

Гермий даже не повернулся к нему, словно Амфитрионова сына больше не существовало на свете. Осторожно опустив наземь бесчувственное тело Алкида, Лукавый направился к кустам маквиса, те внезапно качнулись, расступаясь…

И навстречу Гермию вышел Хирон.

За спиной Лукавого еле слышно ахнул Ификл – что простительно мальчишке-смертному, то позорно для взрослого бога, но и Гермию захотелось отступить на шаг, когда он увидел непривычно-суровое лицо кентавра. Косматые брови Хирона сошлись к переносице, как беременные грозой тучи нависают над горным хребтом, резко очерченный рот отвердел, в раскосых глазах обжигающе играли зарницы; под шелковистой кожей конского крупа и человеческого торса слегка перекатывались валуны мышц, четыре стройные ноги с тонкими бабками словно вросли в землю…

Выпрямившись во весь рост, Хирон был более чем на голову выше Лукавого – Ификлу он вообще должен был показаться гигантом – и Гермию стоило немалого труда припомнить, что он, Гермий-Психопомп – один из Семьи, и бояться ему, в сущности, нечего.

Он попросту разучился бояться, и сейчас это ощущение поразило его своей новизной.

– Вот, – глупо пробормотал Гермий, не в силах отвести взгляд от Хиронова лица. – Вот, Хирон… это мы. Ты же говорил – если с ними, мол, то можно без разрешения…

Кентавр не ответил. Он пристально смотрел поверх Лукавого на неподвижно лежащего Алкида, и, словно в ответ этому взгляду, Алкид шевельнулся, хрипло застонав – но стон внезапно перешел в такой же хриплый нечеловеческий смех.

Гермий дернулся, резко оборачиваясь – в этом диком хохоте он услышал предсмертный вскрик фиванского учителя Миртила, упавшего на нож, который острием вверх был закреплен в самодельном жертвеннике. Свершилось жертвоприношение, кровь пролилась на камень, Павшие на миг вздохнули полной грудью, колебля медные стены Тартара; Гермий замешкался, вслушиваясь в гул преисподней, и пропустил то мгновение, когда Алкид кинулся на него.

От страшного удара головой в живот у Лукавого потемнело в глазах, он согнулся, хватая ртом воздух, и только руки его делали привычное дело, обхватив тело взбесившегося мальчишки и перебрасывая его… нет, совсем не так, как хотелось – через себя, по крутой дуге, чтоб только пятки мелькнули в воздухе – а грубо, почти над самой землей, в последний момент едва удержав ставшего невероятно тяжелым мальчишку.