С. Алесько - О людях и нелюдях Страница 35

Правда, его человеческая ипостась после обряда изменилась, он это хорошо чувствовал. Обострились обоняние, зрение и слух, судя по перенесенному, увеличилась физическая выносливость. Плохо ли? А способность заживлять раны? И теперь ему не нужно серебро, чтобы распознать оборотня. Но сам он уже не сможет безболезненно прикоснуться к этому металлу. Не носить больше материнский крылик… Да где он теперь? Втоптан в грязь в том проклятом ущельи воинами-оборотнями? Или копытами его собственной лошади?

Пленник вздохнул. Да, он стал другим, но не чувствует себя жуткой тварью, в которой человеческого — лишь непостоянная оболочка. Неизменны его чувства к отцу, давно умершей матери и погибшему брату… И к проклятому племени Клыкастого, которое породило таких извергов, как Коготь, или сучек вроде Ненасыти. А еще Луня, с неизменно спокойным голосом, мудрыми глазами и, похоже, твердым намерением растормошить зачем-то своего врага…

— Ну, что надумал, дрозд?

— Что не так все просто.

— Вижу, начинаешь приходить в себя. Не вешай нос. Захочешь жить — будешь. А остальное приложится. Вот, выпей.

Лунь уже снял с огня закипевший котелок и теперь осторожно сливал его содержимое в кружку. Парень принюхался. Запах был незнакомый, странный, но не тревожный, а, скорее, успокаивающий. Пленник сжал горячую посудину обеими руками, с наслаждением выпил обжигающий отвар, потом завернулся в плащ и уснул.

Когда проснулся в следующий раз, за окном стемнело. В креплениях на стене горело два факела, их неровное пламя наполняло просторную кухню не столько светом, сколько пляшущими тенями. За столом сидела молодая женщина в мужской одежде и обсасывала кости, которые доставала из большого глиняного горшка. Пленник замер. Это, скорее всего, та самая Ненасыть. Наверное, он видел ее лицо во время обряда, но теперь узнать не мог. В этот момент женщина раздраженно отбросила очередную обглоданную косточку и взглянула в его сторону.

— Все еще жив, клятый щенок, — пробормотала сквозь зубы и, подняв горшок обеими руками, стала пить через край.

— Несытька, оставь, это не тебе! — в кухню вошел Лунь с каким-то узлом в руках.

— Я проголодалась и пришла поужинать. Это не твой замок и не твоя кухня, старик.

— Проголодалась — иди, поймай кролика. Или хлеб испеки. Ты ж баба, должна уметь. Мука тут есть.

Ненасыть зарычала, ее и без того жестокое лицо приняло зверское выражение, челюсти выдались вперед, клыки удлинились.

— Что-то слишком заботишься об этом щенке, Лунь! Забыл, кто его отец? Или, может, не помнишь, как погибли твои жена и дети?

— С памятью у меня все в порядке, тебе такой не желаю. Тяжело с ней жить. Думаю, тяжелее, чем с твоей ненавистью.

Лицо волчицы тут же приняло человеческий вид, она вскочила, опрокинув лавку, и быстро вышла. Лунь подошел к очагу.

— Подымайся, дрозд. Я тут одежду тебе нашел, примерь, — бросил пленнику принесенный узел.

Парень сел и развернул тряпки. Это оказались простые холщовые штаны и рубаха, поношенные, но чистые. Ему, впрочем, было совершенно все равно, во что одеваться, лишь бы снова не представать перед оборотнями обнаженным.

— Спасибо!

— Пожалуйста. Обувки пока нет, не обессудь. Имей в виду, в одежде лучше не перекидываться, быстро рвется. Нужно сначала все снять и спрятать, если намерен вернуться. Если нет, связываешь в узел, делаешь петлю и тащишь с собой в зубах. Не слишком удобно, но можно привыкнуть. Деваться-то все равно некуда. С людьми жить — голым не ходить.

— Зачем рассказываешь? Мне вряд ли придется воспользоваться ценными советами.

— Да и не пользуйся, — пожал плечами Лунь. — Видишь же, я старый, а старики любят молодежь поучать. Есть хочешь?

— Хочу. А там разве осталось? — он вспомнил, как Ненасыть запрокинула голову, допивая бульон.

— Не, из горшка Несытька все выхлебала, да там немного и было. Но я тут кое-что припрятал, — Лунь пошел в захламленный угол, покопался там и вернулся к столу с туеском, в котором обнаружилась завернутая в большие мягкие листья кроличья тушка, ободранная и выпотрошенная. — Ушастый еще днем бегал. Перекидывайся и ешь.

— Нет, я не хочу, — парня начало трясти.

— Давай-давай, не капризничай, не маленький. Делай, что говорят. Иначе потом в лесу сдохнешь, даже если зайцы у тебя на голове скакать будут.

— Я… не смогу просто.

— Сможешь.

— Нет.

— Ну, нет, так нет, — неожиданно согласился Лунь. — Значит, Коготь все-таки неплохой вожак. Не зря тебя тухлятиной кормил, прочный барьер поставил. Теперь и сбежишь, так далеко не уйдешь, с пустым-то брюхом.

Старый оборотень закрыл туесок плетеной крышкой и направился в угол, видимо, собираясь вновь спрятать его там.

— Выродок твой Коготь, а не вожак.

Последнее слово захлебнулось в глухом рычании, но Лунь не обернулся и неспеша принялся пристраивать корзинку в известный ему тайничок. А уже через мгновение черный пес вырвал плетенку у обротня из рук, вытащил зубами кролика и принялся есть, тщательно жуя, перемалывая мощными зубами тоненькие косточки.

— Молодец, раздеться не забыл, — похвалил Лунь, глянув на валяющуюся рядом с лежанкой одежду. — Ты не думай, я не издеваюсь вовсе. Оборотням нужно время от времени сырое мясо есть, тело требует. Особенно после болезни. Но на нем одном тоже не протянешь. Вон, даже Несытька не удержалась, пришла супчика похлебать. Вот такие странные создания дети Клыкастого. Не звери, не люди.

Пес доел кролика, пошел к лежанке и перекинулся, потом оделся.

— Почему ты со мной возишься?

— Трудный вопрос, — вздохнул Лунь, садясь за стол и кивком приглашая парня устраиваться напротив. — Вернее, вопрос простой, ответ трудный.

Он потянул из-за пазухи волосяной шнурок, на котором висел кожаный мешочек. Повертел в пальцах, раскрыл и достал маленький крылик с оборванным тонким шнурочком. Протянул пленнику.

Парень взял вещицу. Крылик оказался непривычно легким. Люди отливали их из серебра, этот был вырезан из светлого дерева, наверное, сосны. Правда, большая часть солнечного диска, объятого двумя крылами, пропиталась чем-то темным и утратила свой первоначальный цвет.

— Кровь? — тихо спросил парень.

— Да.