Ричард Кнаак - Право по рождению Страница 35

Но свирепые зубы раскрошились, словно хрупкое стекло, о голую плоть человека.

Стиснув свои собственные зубы, Ульдиссиан освободил одну руку, затем схватил окровавленный кусок клюва первого демона. Держа длинный остроконечный кусок на манер кинжала, Ульдиссиан вонзил его в мясистый участок чуть выше чудовищной пасти его врага.

Демон завизжал… И нескладной кучей рухнул на землю. Густая тёмная жидкость вытекала из огромной раны на его теле.

Когда это произошло, стрела по воле Малика вылезла из его спины. Священник чувствовал, как остатки его раны затягиваются. Какая-то боль осталась, но его слабость теперь в основном происходила из совмещения его лечения с попытками управлять демонами.

«Так не должно быть» — подумал Малик, глядя на кончину его последнего демона. Примас будет в ярости. Высший жрец содрогнулся при мысли, в какую форму выльется эта ярость. Ему вспомнилось, какую форму принял гнев его хозяина на предыдущих жрецов другого ордена. От них мало что осталось.

Но задание оказалось не таким простым, как думалось. Малик всё ещё не мог сказать, где всё пошло не так, но он не мог избавиться от ощущения, что в игре есть какой-то элемент, который не чувствует даже Примас, каким бы это казалось невозможным.

Ульдиссиан посмотрел на священника, и на его залитом потом лице отразилось выражение, которое напомнило Малику ярость, на какую, он думал, был способен только Примас.

Позабыв о своих приспешниках, Малик быстро приготовился защищаться.

Сила, которая ударила его и его надзирателей мира была в сто раз сильнее той, что ранее отбросила воинов. На этот раз тела разлетелись, словно были пущены из катапульт. Люди кричали, ударяясь о стволы деревьев или исчезая в глубине леса. Одного надзирателя мира ударило с такой силой, что ствол дуба переломился, и дерево рухнуло на своих соседей.

Только Малик остался стоять… Едва держась на ногах. Он с изумлением смотрел, как Ульдиссиан хмуро бредёт к нему. Глаза фермера налились кровью, и священник знал, что его так называемая жертва настроена на что-то гораздо худшее, чем демонстрировалось до сих пор.

Зная это, Малик поступил наимудрейшим образом.

Пылевой вихрь закружился перед Ульдиссианом, стремительно поднимая в воздух куски грязи и обломки. Рукотворная буря обрушилась на лицо Ульдиссиана, на время ослепляя его.

Священник сосредоточился…

Ульдиссиан отмахивался от густого облака, сердитый на себя за то, что не ожидал чего-нибудь подобного. Ослеплённый, он приготовился к худшему: он был уверен, что у Малика есть в запасе ещё куда более коварные атаки.

Но пыль улеглась почти сразу… Не выявляя за собой и признаков присутствия высшего жреца.

Сын Диомеда стоял, сбитый с толку, ожидая очередной уловки, но Малик больше не появлялся и не нападал. Вместо этого тонкие руки прикоснулись к спине Ульдиссиана и голос Лилии объявил:

— Ты сделал это, Ульдиссиан! Ты спас всех нас от священника и его демонов!

Он осмотрелся вокруг, видя только трупы надзирателей мира и двух чудовищ. По меньшей мере три надзирателя лежали, пронзённые стрелами, — не один Ульдиссиан был ответственен за защиту группы. Даже сейчас Ахилий стоял подле Серентии, утешая дочь торговца.

— Прости её неосмотрительность, любовь моя, — мягко добавила Лилия. — Она не хотела наслать на нас беду.

Ульдиссиан хотел было подойти к Серентии и объяснить, что он понимает, что Малик захватил контроль над её разумом, но решил оставить это дело охотнику. Ахилий предпримет всё, чтобы терзающая себя девушка успокоилась.

— Ты был великолепен! — продолжала благородная дева на одном дыхании. — Теперь ты видишь, любовь моя? Теперь ты видишь, что нет ничего, что тебе не по силам, что может помешать тебе воплотить нашу мечту?

Естественно, он всё видел, и всё ещё был в восторге от себя и своих проявившихся способностей. Высший жрец Триединого наслал на него заклинания, людей и чудовищ — и проиграл. Может ли хоть кто-нибудь успешно угрожать ему? Конечно же, нет…

Но они будут пытаться… И остальные, особенно Лилия, будут зависеть от него, пока они тоже не научатся до конца пробуждать силу внутри себя.

— Пусть приходят, — пробормотал он, сам того не сознавая. — Пусть он приходит, — добавил Ульдиссиан, имея в виду Малика.

Лилия встала сбоку, её глаза блестели в свете лагерного костра.

— Ульдиссиан! Ты слышал, что говорил священник? Ты слышал имя?

— Имя? — он попытался вспомнить, но ему не удалось. — Какое имя?

Её губы приблизились к нему.

— Он сказал: Люцион. Священник выкрикнул демонам имя Люцион! Она перевела взор на Мендельна, который как раз подходил к ним. Брат Ульдиссиана вздрогнул.

— Ты. Ты слышал, так?

Мендельн заметно промедлил, приводя в порядок мысли. Затем кивнул:

— Да. Я слышал, как он произносил это имя. Я слышал, Ульдиссиан.

Люцион. То же самое имя, которое выкрикнул первый демон перед тем, как умереть. Теперь и Малик помянул его.

Была ли какая-то связь между Храмом и Люционом? Между Примасом и этим хозяином демонов?

Ульдиссиан почувствовал, что при этой мысли ему делается не по себе. Демоны на поводке у Храма. Что это означало?

И кем тогда был Примас, которого могли звать также: Люцион?

Глава девятая

Малик закричал снова… И снова… И снова…

Он кричал, несмотря на то, что никто больше не мог услышать его здесь, в святой святых его хозяина. Он молил освободить от мучения, хотя и знал, что никто не придёт, пока Примас не захочет этого… Если это вообще когда-нибудь произойдёт. В силах хозяина было сделать так, чтобы боль Малика длилась вечно.

Страх заставил высшего жреца закричать с новой силой.

Затем, ни с того ни с сего, боль исчезла. Со вздохом Малик упал на каменный пол. Твёрдость пола поразила его, ибо он мог поклясться, что плывёт в море игл и пламени.

— Я мог бы послать однолетнего новичка вместо тебя, и достиг бы отличного результата, — раздался голос Примаса. В нём не было того мягкого спокойствия, к которому привыкли верующие, внимающие верховному священнику. Малик, тем не менее, хорошо знал этот холодный тон. Хотя он и был раньше всегда адресован другим, не ему.

И те, кому этот тон был адресован, уже никогда не покинули эту комнату.

— Я так разочарован в тебе, — продолжал Примас. — Я возложил на тебя такие большие надежды, мой Малик, такие большие надежды! Кто был моим любимчиком гораздо дольше, чем любой другой смертный?