Валерий Вотрин - Последняя чаша гнева Страница 35

Сверху раздалось хлопанье крыльев, и на одну из герм опустилась огромная птица. Она повернула голову с хохолком и окинула их насмешливым взглядом.

— Хэк! — каркнула она. — Сложное всегда кажется простым, не так ли? Я Птица Вопросов Хва.

— Так называются твои Вопросы? — спросил Лоу.

— Нет, так называюсь я. — Голова птицы внезапно исчезла под крылом, и послышалось громкое шуршание. Затем голова вынырнула, щелкая клювом. — Блохи, — пояснила птица. — Мерзкие маленькие животные.

— Зачем ты здесь? — спросил Чойс.

— По необходимости, естественно. Я любитель вопросов. Я задаю их и получаю ответы. Но вся проблема в том, что иногда не получаю.

— Что бывает тогда?

— Я люблю мясо, — пояснила птица.

— Видимо, ты многое любишь.

— Да. А теперь я задам вопрос. Он мучает меня с того времени, как я увидала вас. Как вам это?

— Что?

— Это. — Птица повела крылом по сторонам.

— Результат — венец ожидания, — сказал Шамиссо.

Птица задумалась.

— Если учесть, что здесь не было никого последние три тысячелетия, — наконец сказала она, — то это самый умный ответ на мой вопрос. А как вы думаете, чья власть на этой Горе?

— Откуда это знать нам, смертным? — сказал Чойс.

— Вопросом на вопрос… — Птица минуту посидела в неподвижности. — И все равно это правильно, — изрекла она наконец. — Вам неоткуда было взять ответ, вот в чем проблема. Видите ли, я и сама не знаю, чья здесь власть. Хотя некоторые считают, что власть — это и есть Бог.

— Бог?

— Ну да, Бог. Правда, это также понятие, да к тому же слишком растяжимое. У него ведь тоже есть имя, и даже, насколько я знаю, много, что весьма проблематично.

— Ты попала в собственную сеть.

— Ничего подобного, — не согласилась птица. — Вести философские диспуты — мой дар, и я в этом преуспела.

— Это дела не проясняет.

— Правильно. И все-таки…

— И все-таки тебе, конечно, на все это наплевать. Скучновато живется здесь, наверное.

— Скучно, — подтвердила птица. — Я молчу веками. Теперь здесь вы, и мой язык, этот колокол ненужных словес, развязался, давая волю пробудившимся эмоциям и непробудившимся чувствам. В этом-то и проблема.

— Это тоже выход. Ты болтаешь, как комедиант.

— А что делать? Язык — вот и все, что я имею путного. Если есть орган, которым можно потрепать без риска для жизни, то не использовать его столь долгий срок — ужасная пытка.

— Знай я, что ты здесь, я пришел бы сюда единственно ради того, чтобы поговорить с приятным собеседником, — вставил Лоу.

— Не пройдет, — после паузы загремела птица. — Я — предмет, используемый для Испытания, и меня не подсластишь дешевыми комплиментами.

— Мои комплименты никто еще не считал дешевыми, — возразил Лоу.

— Твой дурашливый тон меня не смутит. — Птица помолчала. — Я бы спросила, как ваши имена, но вся проблема в том, что я их знаю. О чем это говорит? — Птица задумалась, склонив голову набок. — Мне лично ни о чем. Но откуда-то я знаю вас. Это и внушает мне подозрения, которые для меня отнюдь не беспочвенны.

— Для нас тоже, — вставил Фонсека.

— Я — всего лишь язык, болтающий то, что необходимо, согласилась с ним птица. — Но на меня возложена функция Допуска. — Она вскинула голову и важно посмотрела на них одним глазом, следя, как они отнесутся к этим словам. — В моем праве сказать «да» — и оставить вас жить, или сказать «нет» — и обречь смерти.

— За нами следуют те, кому лучше сказать «нет».

— Я знаю, — вздохнула Птица Вопросов и сразу растеряла всю напущенную на себя важность. — В том-то и проблема, что я это знаю, но ничего поделать не могу. Вы тоже инструменты. И те, внизу, тоже.

— Свет и тень, — сказал Чойс.

— Да, — печально кивнула птица. — Но вот кто из вас свет, а кто — другое… Наверное, вам нужно идти. А уж там, наверху, разберетесь.

— Ты пропустишь их? — спросил Чойс.

— Пропущу. Извините. Так нужно.

— Ты покровительствуешь им? — сказал Шамиссо.

— Конечно, нет. Это было бы заведомым идиотизмом.

— Тогда зачем ты держала нас здесь?

— Вы думаете, время уходит? — насмешливо спросила птица. — Пока я тут говорила с вами, оно стояло. Здесь время не имеет значения, ибо время — это тоже Бог. Вернее, его ипостась.

— Ты просто нудливый бюрократ, поклоняющийся инструкции, — заметил Лоу. — Ведь инструкция — это тоже Бог. Вернее, его ипостась.

Птица взглянула на него.

— Интересное суждение. Но даже и оно не объясняет, зачем я здесь и для чего задаю вопросы.

— Но мясо ты любишь?

— Я просто пугала вас. Скорее я люблю другое.

— Вопросы?

— Угу. — Птица взмахнула крыльями и поднялась в воздух. — Вам нужно идти, ибо ваша роль в очередном Армагеддоне зависит и от временных отрезков.

— Это значит, что нам нужно торопиться? — спросил Фонсека.

Птица на секунду зависла в воздухе.

— Какая ерунда! — каркнула она наконец. — Все решается в одной точке пространства в один миг благодаря мгновенному стечению обстоятельств. В том-то и проблема.

Снова послышался шелест крыльев, и птица исчезла.

— Что за дурацкий жаргон! — возмутился Лоу.

И вновь ступени поползли вниз, приближая и приближая Цель. Сверкание молний превратилось в один сплошной безумный сполох, треугольник, опрокинутый вершиной вниз, и теперь было ясно видно, что вершина эта упирается в крышу огромного строения с колоннадой и большим портиком, отчетливо виднеющимся на фоне черных, мечущих молнии туч. Чойс остановился, глядя на Фонсеку. А тот молча застыл на месте, взирая на громадные колонны в виде звероподобных монстров с загнутыми назад рогами. Раскаты грома походили на неумолчную канонаду.

— Это Храм Чаши, — произнес Фонсека. — Я думал, его существование — легенда.

— Там, внутри, Чаша? — спросил Лоу.

Фонсека, не в силах ответить, кивнул. Сверху опять полил дождь. Быстро темнело, и свет молний резал глаза.

Они поднялись на последнюю ступень и оказались перед гигантскими каменными дверями, сотворенными из красноватого гранита. Мельчайшие кристаллики слюды, вкрапленные в двери, жемчужно отсверкивали светом молний, и двери представлялись сияющими своим собственным светом. Молнии пришли в совершенное неистовство, так же, как и гром, грохот которого теперь раздирал уши.

— Они закрыты, — еле разобрал Чойс слова Лоу. — Нам не открыть их самим.

— Се, стою у двери и стучу, — не удержался Фонсека.

— Еще раз процитируешь Апокалипсис, — сказал позади голос Шамиссо, — и я скормлю тебя Птице Хва. Она ведь любит мясо, если ты помнишь.

— В том-то и проблема, — хохотнул Лоу.

Чойс смотрел на двери. Эти створки нельзя было сдвинуть с места и сотне человек. На где-то высоко вверху виднелись петли толстые полосы тусклого металла.