Маргит Сандему - Весеннее жертвоприношение Страница 36

— Ты изменилась, Винга, — воскликнул он, испытывая огромную радость. — Ужасное обращение тех мужчин оставило на тебе свой след, ты уже не та наивная девочка. Раньше ты бросалась мне на шею, смеялась, шутила и пыталась соблазнить меня всеми способами, а сейчас ты так достойна, так разумна.

«Ой, не знаешь ты, Хейке, не ведаешь», — клокотало у нее внутри.

— Не кажется ли тебе, что сейчас не время для шуток и забав? — спросила она. — Однако ты прав, я больше не могу быть такой, как раньше. Получила довольно жестокий урок и поняла, что открытость и непосредственность могут быть неправильно поняты. Я испугана, сбита с толку.

Он взял ее лицо в руки.

— Но со мной, Винга, оставайся прежней!

И тогда она спокойно сказала, несмотря на огромное внутреннее возбуждение:

— Может быть, я слишком много раз слышала, что я бессовестна. Не слишком ли часто ты говорил: «Оставь меня, Винга!», или «Ты слишком молода», или «Ты не должна так поступать, Винга!» Может, и ты виновен в том, что я изменилась?

Она понимала, что поступает бессердечно, но это была не ложь, он частично разрушил ее жизнерадостность.

Хейке головой прижался к ее волосам, всхлипнул без слез, громко и безнадежно:

— Прости меня, прости! — прошептал он. — Забудь все эти глупые несерьезные слова, ибо я люблю тебя такой, какая ты есть. Так просто и восхищенно раскритиковать меня и одновременно пленить так доверчиво! Такой ты должна быть, а я разрушил это, ах, Винга, что мне делать?

«Дурак, — подумала она. — Ты, например, должен бы поцеловать меня сейчас, когда мы стоим так близко друг к другу. Тебе стоит только немного наклониться, и я здесь. Потом увидишь, что произойдет».

Я здесь! Винга продолжает оставаться непосредственной. Но она не думает показывать этого. Она ждет, чтобы Хейке пришел сам по своей воле, потому что он больше не в силах сопротивляться.

Сейчас он с ней. Мчался со всех ног домой, в Элистранд, к ней. Но все еще придерживается дурацких идей о рыцарстве, о том, что будет ждать до ее восемнадцатилетия.

Ну и пусть ждет. Пусть пьет свою горькую чашу, раз вынудил ее сдерживать себя. Именно он научил ее таким словам, как стыд и скромность. Да, те мужики были самыми скверными учителями, но и он не лучше их.

Если бы только она сейчас не сохла так по нему! Не испытывала бы такого трепета, обвила бы его руками и почувствовала бы его тело рядом с собой, узнала бы, что он жаждет ее!

Она этого больше не выдержит! Она быстро вскочила на ноги и крикнула:

— Вставай! — и побежала вверх по лестнице.

Хейке сразу же поспешил за ней, но не знал так хорошо лестницы в Элистранде, как она, поэтому он естественно отстал. Она вбежала в свою комнату и зажгла свечи. Задохнувшись и смеясь, она ждала его.

— Теперь мы подыщем комнату для тебя, — быстро сказала она, не дав ему возможности выступать с новыми заверениями, ибо сейчас платонические чувства ей больше не нужны.

«Боже мой, неужели я так мелочна? — подумала она. — Неужели не могу проявить большего понимания?»

Однако она знала, что на это ответить. Она хотела жить в спокойствии и стать для Хейке лучшим другом, только бы он потушил пылающий в ней огонь. Полурешения ее больше не устраивают. Она не перенесет, если будет так продолжаться и дальше. Сейчас она жаждала его, и Винга даже немного испугалась своей собственной страстности. Неужели она в самом деле столь ярко выраженное… как это говорится? Сексуально ненасытное существо? Какое отвратительное слово. Неужели нельзя найти лучшего выражения?

Она была уже в комнате, соседней с ее собственной и поставила свечу на стол. Из большого выдвижного ящика Винга достала постельное белье и запустила подушкой прямо в лицо Хейке.

— Держи ее, пока я стелю постель!

Они, смеясь, бросали подушки, помогая друг другу.

— Здесь холодно, — дрожа заявил он.

— Не удивительно. Я не принимала ни одного гостя после того, как переехала сюда! Но между нашими комнатами есть дверь, мы откроем ее, и ты будешь согреваться теплом, исходящим от меня. Я тоже буду чувствовать себя несколько уверенней.

Он грустно взглянул на нее и пробормотал:

— Не знаю, считать это комплиментом или нет.

Винга весело рассмеялась, и ей показалось, что сейчас она в какой-то степени взяла верх над ним.

Лежа в своей постели и зная, что он находится так близко, что даже слышно его дыхание, она испытала чувство гордости от охватившей ее радости. Вожделение утихло, и все казалось ей чудесным и правильным.

10

Бледный серп луны не мог осветить всего множества окон Гростенсхольма. Ее свет почти не отражался в стеклах.

Внутри стояла ночная тишина. Ларсен спал, и на его губах играла тонкая усмешка. Может быть, он все еще думал о торжественном назначении гофмейстером? Да, только у Ларсена могла родиться мысль назвать церемонию его возвышения торжественной… Может, он видел свое будущее, лепил уже из себя полного владельца поместья?

Судья Снивель в своей огромной комнате спал гораздо хуже, а, если говорить правду, отвратительно. Одеяло во время беспокойного сна сползло с его грузного тела и наполовину свисло над полом, другую же его половину удерживал толстый, темный полог.

Снивеля преследовал ужасный кошмар, самый худший в его жизни. То одно, то другое, судя по всему, женское существо сидело верхом на нем. На самой благородной части его тела, а он, не нуждавшийся в женщинах, в этих бездушных тварях, он позволял ей мучить себя. Его орган против его воли поднялся вверх, и это отвратительное существо поднималось и опускалось на нем. Он же был не в состоянии выйти из этого кошмара.

Избавиться от такого ужасного сна всегда трудно, глаза словно слиплись, как бы ты ни стремился открыть их, ничего не получается. Он чувствовал удушье, не мог дышать. Женщина, казавшаяся огромной и расплывчатой, тяжело давила на его грудь, сжимала его горло, крепко держала его руки. Она была тяжелой, бесформенной, липкой и противной.

Снивель, никогда не воспринимавший женщин, чувствовал, что он вот-вот будет изнасилован, и он ненавидел за это сам себя, настойчиво пытался заставить себя проснуться, боролся, издавал беспомощные невнятные крики, какие издает во сне спящий человек, совершенно не похожие на крики бодрствующего.

Крики, с одной стороны, порождены были ужасом, смертельным страхом и приближающимся оргазмом; он боролся, крутился.

И, наконец, ему удалось открыть глаза, именно в тот момент, когда оргазм достиг своей кульминации, и он не мог остановить его.

Снивель подумал, что сердце его остановится. Он безумно кричал и кричал, словно умалишенный, боролся, бился.

Но сон не исчез. На всем лежала какая-то ужасная, бесформенная тяжесть, нематериальная масса, удерживающая его в лежачем положении, непрерывно подскакивая на нем, словно на лошади. Он посмотрел вверх в огненные глаза, полные злости и ненависти. Стальные когти вонзились в его плечи, а от существа исходил могильный запах.