Сергей Булыга - Чужая корона Страница 36

Но тотчас спохватился, думаю: э, нет, тут еще как сказать, чем все это кончится, тут еще нужно сперва крепко во всем разобраться, а потом уже решать, в радость мне это или нет. Но как тут тогда было разобраться, когда тогда еще было даже не понятно, откуда этот слух вообще появился, Глебск ничего еще толком не знал. Я тогда вызвал к себе пана Зуба и повелел ему срочно выставить на всех заставах и по всем ближним дорогам караулы, и всех кого только можно хватать и допрашивать, и всех из них, кто хоть чего-то про Сымонье будет знать, тех срочно доставлять ко мне.

На второй день приводят ко мне пана Стремку. Он, этот Стремка, зыбчицкий поветовый судья, мне говорит: я, ваша великость, сам к вам спешил, а теперь спешу вам доложить все как было. Я говорю: докладывай. Он мне и доложил — подробно, четко, ясно, с именами и цифрами — и сразу лезет со своим советом: ты, ваша великость, времени, мол, даром не теряй, а пока что еще зима, мороз, посылай своих стрельцов, весь полк, к нам под Зыбчицы, я там нужные места покажу, они там крепко все обложат, а после как загонщики пойдут — и мы этих Демьяновых хлопов всех как зайцев переловим. Это, я говорю, хорошо, но зачем же целый полк, возьми полсотни, ну хоть сотню гайдуков, а я дам самых лучших, и лови. Э, нет, он говорит, их так не переловишь, они ушлые, они там каждую кочку знают, они разбегутся, а тут нужно и сразу и всех, чтоб до весны эту заразу вывести, а то как потом снег сойдет, дрыгва откроется и побегут к ним окольные хлопы, тогда пиши пропало, господарь! А там еще и Цмок проснется.

Ат, говорю! Так он, ты же сам говорил, и так уже не спит. Он соглашается: этот не спит. А тогда, он говорит, весной, может, и второй Цмок проснется, и третий, я, говорит, не знаю, сколько их там теперь развелось. Вот до чего он, этот Стремка, тогда напугался! Ему тогда везде Цмоки мерещились. Хотя издавна точно известно, что Цмок, он был, есть и будет один. Короче, вижу я тогда, что с этим Стремкой говорить — это только время зря терять. И говорю ему: хорошо, поважаный пан Стремка-судья, благодарю тебя за службу, за донесение. А вот про твой совет я пока промолчу. Ты, говорю, сам понимаешь, что державные дела так быстро не решаются, я сперва должен крепко подумать. Да и тебе с дороги нужно похлебать горячего, потом соснуть часок-другой. Так что иди пока, хлебай да отдыхай, а я пока подумаю, иди.

Он и ушел, а я остался думать. Га, думаю, а что, а этот Стремка прав. Цмока, конечно, забывать нельзя, но и с хлопами тоже ведь надо что-то делать. А то вот соберется Сойм, а это уже совсем скоро будет, и опять они пойдут орать: а хлопы что? а проморгал, ваша великость, хлопов! а ну, Панове, ставим на голосование…

Вот так! Но, с другой стороны, а пошли я в Зыбчицы стрельцов? Тогда они опять: здрада, Панове! да вы только поглядите, куда он наше войско посылает, — аж под самый Харонус! не иначе как войну затеял, а у нас с царем мир!

Вот именно, я тогда думаю, а царь? А от царя тогда будет посол, и этот тоже будет ядовито спрашивать, чего это я, мол, им под самое брюхо сую целый полк. Оттого, что, я ему скажу, там у нас Цмок проснулся? Да кто мне в такое поверит? Никто! А войско — это сразу видно и понятно. И потому царь посла своего выслушает, злобно крякнет да скажет: опять этот Бориска на меня собирается, ну я ему ужо! И начнется…

Но как оно начнется, так и закончится. Это не такая и беда. Я войны с царем ни тогда, когда о ней думал, не боялся, и сейчас не боюсь. А вот что меня и тогда вправду тревожило, да и теперь никак покою не дает, так это то, что почему это Цмок вот уже который год на одном месте сидит. Раньше он то здесь, то там появится. А тут он как будто увяз, никуда от Сымонья далеко не отходит. К чему бы это, а? Не знак ли это на кого? Цмок, он же никогда просто так не появляется. Цмок появился — это всегда знак. Вот даже взять меня. Никогда до той поры в наших местах про Цмока не слышали. А как только отвел я для него в дрыгву каурого конька, так он тут как тут! А уже назавтра был гонец и звал на Сойм, и там меня Великим князем избрали. Вот то был знак! Правда, злые языки тогда болтали, что того конька волки сожрали. Только какие же это такие волки, у которых вот таковские следы?! В локоть длиной и вот такие когти! Цмок это, больше некому! Вот и пан Стремка на старых вырубках точно такие же следы видел. Да, точно, думаю, а Стремка?! А ну позвать его, кричу!

Позвали. Я опять говорю: расскажи. Он опять рассказал. Тогда я говорю: а не видишь ли ты во всем этом какого-нибудь знака, нет ли здесь какой загадки? Он говорит: есть, ваша великость, конечно, дело это весьма запутанное и требует дополнительного и тщательного расследования, но кое-что я уже разгадал. Я, говорит, долго бился, все никак не мог взять в толк, зачем это пан Цмок одним разом так много панства сожрал. А после, он говорит, я понял: это он сделал для того, чтобы ихних хлопов без присмотру оставить, а хлоп без присмотра — это сами знаете кто, это сразу разбойник и вор. И чем их, таких неприсмотренных, больше, тем они скорее в кучу собираются, а чем больше у них будет куча, тем скорее будет страшный бунт и большая резня. Так вот, ваша великость, слушайте: эти хлопы уже собираются, я это сам на свои глаза видел, сам чуть ушел от них и до вас добежал, чтобы сказать: ваша великость, не зевай, веди на них стрельцов, пока не поздно!

Вот он чего мне тогда говорил, вот до чего он был тогда напуган — совсем ум потерял! Вот я ему, как малому, и говорю тогда в ответ: пан судья, да ты хоть представляешь, чего просишь? Да ты знаешь, что такое по нашим по зимним дорогам пройти целому полку стрельцов до самых ваших Зыбчиц? Да я лучше сам один поеду и твоему Цмоку голову откручу, будет он мне тогда знать, как мой тихий народ баламутить! А Стремка мне в ответ: ну, ваша великость, я не знаю, может, вам у него не одну, а три головы придется откручивать. А я: а хоть бы и семь, так и семь откручу! После зажарю и сожру! А он: кишка у вас будет тонка, ваша великость! Никто ему…

Только дальше я его слушать не стал. Крикнул стрельцов, они его взяли и вкинули в холодную. Чтобы охолонулся. А я, весь гневный, красный весь, пошел к себе. Нюра меня увидела, перепугалась, стала спрашивать, что да к чему. Я ей все как есть и рассказал. Вот дурень так дурень! И она меня за это сразу наказала. Ой, говорит, а ведь пан Стремка прав, Цмока трогать нельзя, а хлопов нужно. И чего этот пан Сидор только пьянствует, а как домой придет, так свою законную бьет, бьет, бьет смертным боем! Что она ему сделала? Что, мало деток народила или еще мало чего? Вот пусть теперь этот твой Сидор собирается, идет на Зыбчицы и пусть там свою удаль на Цмоке, а не на бабе показывает!

И много она еще чего подобного кричала, как будто это не Сидор, а лично я его жену бью, колочу. Вот он какой, бабий разум!