О`Санчес - Зиэль Страница 36

– Не вру, бескорыстно обманывать кого-либо не в моих привычках. Грядет, и очень скоро. Послушайте, сударыни, у меня к вам есть предложение…

– Какое предложение?

– Не желаем знать твоих предложений! Ори, не слушай его! Он опутывает!..

– Я устою!..

– Он врет!..

Загалдели мои богинюшки, словно простолюдинки на шиханском базаре… Но я громче могу.

– Тихо! – От гласа моего с близлежащих сосен посыпалась живая хвоя, вперемежку с корой и белками. – Суть предложения: оставайтесь здесь, со мною, или неподалеку от меня – и встретим напасть вместе. Если мы его переборем, пресловутое Морево, получим немалые выгоды…

– При чем тут выгоды!

– Какие еще выгоды?

– А такие. Во-первых, развлечемся, а во-вторых – будет нам всем бесконечная благодарность от спасенных смертных.

– Нам нет никакого дела до участи смертных и благодарности от них. Ори, не слушай его, не поддавайся! Вспомни: Матушка запретила нам иметь с ним дело и даже… Бежим!

Ф-фых! – и исчезли мои собеседницы, богини Тигут и Орига.

А я остался.

Глава 6

Любовь, любоваться, любо… Любой ратник знает множество солдатских песен. Почти все они веселые, бодрые, громкие, ибо предназначены вдохновлять воинов на стойкость и удаль, на чувство локтя, чтобы с их помощью коротать время на марше, чтобы шагать в ногу, соблюдать строй. Среди песен, однако, попадаются и грустные, так сказать, бивачные, либо поминальные. Поют в походах и о любви, но реже и довольно грубо. А в простой, мирной жизни, ровно наоборот: веселых песен не так уж и много, зато нежную любовь и горькую разлуку воспевают и стар, и млад.

Я пытался для себя разобраться со всеми видами любовей, чтобы понять их суть, если уж сам ни одну прочувствовать не могу… Любовь плотская, между мужскими и женскими половинками человечества, любовь к отпрыскам и к родителям, любовь к местам своего рождения и проживания, любовь к жареному мясу, любовь к оружию…

Мне нравится испытывать в деле хорошее оружие, я с удовольствием пожираю пищу – но любовь ли это, строго говоря? Вне всякого сомнения – нет, не любовь, ибо я легко могу обойтись без всего этого, взамен обжорства – извлекать радость из постов и созерцаний, взамен воинских упражнений с мечом – постигать таинства круговорота воды в природе… Продолжим. Как я уже упоминал, место и время моего рождения мне известны только в самых общих чертах: Вселенная, Когда-то. Предков и потомков своих я знать не знаю, не хочу знать, и никогда не имел. Хотя… насчет потомков… может быть, когда-нибудь… для забавы… или еще для каких прихотей… Но сегодня – мимо, мимо и мимо. Остается главная любовь, то есть та, о которой песен, стихов, былин и романов сложено больше, чем звуков и слов во всех солдатских маршевых кричалках-вопилках.

– Была ли любовь у меня?

– Нет, не любил, повторяю: не дано. Как это так – все радости жизни, включая сон, пищу, науки, вино, созерцания, веселье и драки, променять на хныканья и воздыхания невесть по кому? По телесным прелестям и умственным способностям одной из тысячи тысяч девиц, имя каждой из которых следует забывать уже на утро (а еще лучше и вовсе не знать)? Нет, сие невозможно, это против натуры моей, против разума! Людям еще простительно, для них понятия «вечность» и «до утра» – это почти одно и то же, а вот мне…

Припоминаю, не так уж и давно сие было: вцепилась в меня одна смазливая трактирная шлюшка, с которой мы весело мотали мои денежки, честно заработанные в грабительском походе барона Камбора, по прозвищу Корявый, деда нынешнего барона, вдоль по западным границам, в пределах империи, во владениях соседей, и вне ее… Бойкая такая и по-настоящему добросердечная и, я бы сказал, почти бескорыстная. Все было расчудесно, до той поры, пока не пришло мне в голову прогуляться в теплые северные края, на взморье. Вот где слезы-то побежали!.. Уж как она упрашивала взять ее с собою, выкупить от хозяев, клялась, что бросит прежнее ремесло и станет благонравной, для меня единственной… Зачем мне море за тридевять земель? – когда вот оно, соленое, уже здесь наплакано, и ехать никуда не надобно… Впору было ей поверить… В конце-концов условились, что она будет ждать, сколько понадобится, а я непременно ее навещу… То, се, закрутился в походах и приключениях, а век-то человеческий короток! – Лет сто, сто пятьдесят миновало, пока я увидел ее в следующий раз, кстати сказать, тоже на северном морском побережье, и она уж была старушкой-служанкой при людях чужих, где-то там, на краю света, на обочине жизни, маленькой, высохшей, уродливой, одинокой, никому не нужной… в том числе и мне. Полагаю, и она меня забыла напрочь, впрочем… не проверял, не удосужился проверить. Вот вам и страсть – ну и что с нее, кому она пользу и радость принесла? Но случись этакое чудо, вселись в меня демон любви – хлопотно же ему придется: то и дело мне, вечно молодому, новый предмет обожания подыскивать! А с прежними как прикажете поступать?

В свое время знатные придворные сударыни завели обычай, прочно в империи прижившийся: цветы не только на клумбах и в оранжереях высаживать, но и ставить в нарочно для этого приготовленные кувшины, у себя в горницах и будуарах: сегодня у нее розы, завтра левкои, послезавтра еще что…

«Ах, ах! Как прекрасен этот ирис! Вы только взгляните! Ах, какой тонкий восхитительный аромат от этой дикой розы!..» Поахали, повосхищались – а к вечеру слуги сию радость выбросили вон, в выгребную яму, ибо срезанный цветок уже увял, потерял прелесть и свежесть и вообще надоел. Вот и для меня женская красота и молодость вроде того цветка-ододневки на груди у юной красавицы: порадовался наскоро, побрезговал наметившимся увяданием, выбросил вон – и забыл за ненадобностью. Как можно любить позавчерашнюю хризантему? Когда их свежих предо мною – нескончаемое поле? Прекрасных, но примерно одинаковых, по большому-то счету? Вот и вся любовь между смертной и бессмертным. Можно рассмотреть дело с другой стороны, только итог от этого слаще не станет. К примеру, если бы я был глупец, или мучитель, я бы мог расщедриться и подарить вечную молодость какой-нибудь очередной подружке… Точнее скажем: не вечную, а неопределенно долгую молодость, лет этак на тысячу, две, три… Думаю, и одной тысячи хватило бы с избытком, чтобы подруга моя, этим даром якобы осчастливленная, превратилась бы в угрюмую и совершенно непереносимую безумную старую каргу, с внешностью двадцатилетней красотки. Родственников у нее нет, друзей и подружек нет, все давно вымерли, доброжелателей нет – одни завистники и злоумышленники, говорить не с кем и не о чем, ибо она еще восемьсот лет назад сказала и услышала все, что могла и хотела… Ну и друг другу мы изрядно приелись за это тысячелетие… Можно было бы разбежаться в разные стороны света, чтобы не надоедать далее, но тогда при чем тут любовь? Раз уж решили ворковать – сердце напротив сердца – нужно продолжать опыт до победного конца… Нет, я такого ни разу не пробовал, но заранее знаю насквозь – как событиям дальше суждено развиваться. В итоге сама бы утопилась, или я бы ее прирезал – второе более вероятно. Чтобы такое бремя нести – вечную молодость – нужно быть богинею: хладной, равнодушной, терпеливой, одинокой, весьма выборочно обремененной человеческими свойствами… среди которых чувству любви места нет и быть не может… Смертной женщине просто не дано стать стервой подобного размаха, непременно свихнется и задохнется под охапкой сгнивших цветов, сиречь страстей, накопленных за предыдущую, все равно коротенькую жизнюшку… В богиню же смертный мужчина все-таки способен влюбиться, и даже навеки, ибо ему вполне может улыбнуться удача, в виде скорой смерти, и он просто не успеет узнать получше предмет своих воздыханий.