Майк Кэри - Мой знакомый призрак Страница 36

Однако ради дела нужно приспосабливаться.

— Я готов уделить вам десять минут. Если хотите, изложу собственное видение азов метафизики.

Кивок Элис был таким же неохотным, как мое предложение.

— Давайте только куда-нибудь зайдем, — попросила она, — иначе я насмерть замерзну.

Ближайшим «куда-нибудь» оказалась церковь святого Пан-краса, открытая для посетителей, но пустая. Мы сели на скамью в самом последнем ряду. В церкви было не теплее, чем на улице, зато сухо.

— Азы метафизики, — дрожащим голосом напомнила Элис.

— По-моему, Уильям Блейк попал точно в цель, сказав: «То, что сейчас доказано, когда-то было лишь игрой воображения». — Спасибо за отличную цитату, Пен! — Если призраки существуют, целая ушла вещей, которые удобнее было бы считать метафорами, мифологией или средневековыми предрассудками, канувшими в Лету на заре эпохи Просвещения, оказывается холодной правдой. Начинаешь думать о рае, потом об аде, потом гадаешь, что случится после того, как протянешь ноги. Попадешь в какую-нибудь дыру только потому, что торчал в ней с рождения? На что похожа загробная жизнь: на эту, только без секса, наркотиков и отпусков на волю за хорошее поведение?

Несчастная Элис медленно кивнула.

— Ответов не знает никто. Если верите в Бога, можно поговорить с духовником, священником, раввином, муллой — в общем, подставьте свой вариант. Или, если хотите, расскажу, как с этим справился я.

Молодая женщина выжидающе на меня смотрела, и не она одна. Я снова почувствовал кожей то легкое, едва ощутимое покалывание и взглянул на клубящиеся у входной двери тени.

— Я доверяю Блейку и провожу четкую границу между тем, что доказано, и иллюзиями, которые пробиваются через границу реальности. Если увижу, как тете Эмили в процессе настройки пианино оторвало голову, а затем в три часа ночи бесформенная, но очень похожая на тетю туша, держа голову под мышкой, войдет в мою спальню, я не стану склоняться к первому попавшемуся выводу: в пузырьке именно то, что написано на этикетке. Слышали про навахо?

— В смысле индейцев навахо? — ничего не выражающим голосом переспросила Элис.

— Да, именно. Они считают призраков чем-то вроде злой стихии и называют чинди. Мол, чинди — темная, закрытая от света сторона души, не нашедшие выхода негативные импульсы, средоточие эгоизма, жадности и глупости. Чинди — не сам человек, а отрицательная тень, которую он оставляет, перед тем как уйти в мир иной.

В глазах Элис все то же недоверие: наверное, я подобрал не лучший пример.

— Все это сказано только к тому, что призраков нельзя по умолчанию считать людьми, обреченными на нескончаемое повторение совершенных при жизни действий. Мы не знаем, что они собой представляют, и никогда не узнаем.

Сомнения Элис постепенно перерастали во что-то более глубокое.

— И в таких условиях вы ухитряетесь их уничтожать? — чуть слышно спросила она.

— Еще не факт, что я их уничтожаю. Вот вам очередное неизвестное.

— Неизвестное… но не для вас?

— К сожалению, и для меня.

— Тогда не понимаю. Вы должны представлять, что делаете.

Ну и ну! Начал с попытки вывести Элис из внезапного экзистенциального кризиса, а закончил тем, что пришлось оправдывать себя, как экзистенцию. Наверняка со мной что-то не так, и очень не так, раз безнаказанно позволяю мисс Гасконь вытворять подобное!

— Сначала некромантией я занимался по чистой случайности. — Пожалуй, это самая обтекаемая фраза, хотя, если честно, довольно блеклая.

— По чистой случайности?

— Ну да… Я ведь ничего подобного не хотел и тем более не планировал. — Я на секунду снова повернулся к двери, а потом утонул в немигающем взгляде Элис. — Вызывать духов совсем несложно. Если находишься в нужном месте, порой бывает достаточно заговорить с ними, просто посмотреть или поманить рукой. Мне хватает музыки.

— То есть? Что вы имеете в виду?

— В моем случае музыка — спусковой крючок и наживка одновременно. С ее помощью я заманиваю духов, а потом лишаю свободы. Все дело в мелодиях, которые я играю на вистле.

— Не может быть! — недоверчиво рассмеялась Элис. Вместо ответа я сунул руку в карман и достал вистл.

— Боже, волшебная флейта! — с благоговейным трепетом выдохнула женщина. Я позволил Элис взять вистл: надо же, она оглядывала его, словно маленькое ружье. Ружье… Автомат… Тут же вспомнилось, как Дитко якобы стрелял мне по ногам, чтобы заставить танцевать, а потом жуткий сон: вистл казался горячим, как автомат, из которого выпустили все патроны. Захлебываясь в беспокойстве и тревоге, я забрал вистл и спрятал в карман: там ему и место — всегда под рукой и, главное, под моей рукой.

— А изгнать призрака сложнее? — спросила Элис, в очередной раз пронзая меня немигающим взглядом.

— Обычно намного сложнее, однако универсального правила нет, каждый случай индивидуален. — Я решил сменить тему: — Вы в математике разбираетесь?

— Лучше, чем в индейцах навахо. По крайней мере в школе сдала экзамен второго уровня сложности и умею перемножать в уме четырехзначные числа.

— Вот и отлично! Тогда в качестве примера приведу Давида Гильберта, выдающегося немецкого математика конца девятнадцатого века. Он считал, что можно создать математическую модель чего угодно: стула, сливочных разводов на поверхности кофе, положения яиц в слишком тесных брюках.

— Понятно.

— Мою работу можно рассматривать и через призму Гильберта. Я играю мелодию, то есть создаю своеобразную модель, модель призрака. Описываю вокруг него звуковую окружность. А потом, если все сделано правильно, звук обрывается, а окружность, то есть звуковая модель, смыкается. Призрак становится пленником звука.

Я осекся. Словами мою работу не опишешь: всякий раз при объяснении получалось нечто вывернутое вверх дном и поставленное с ног на голову. Однако у Элис возникла идея.

— Похоже на кукол вуду, — задумчиво проговорила она. — Эти куклы ведь тоже модели, и практика аналогичная. При помощи заклинания или фетиша вроде пряди волос куклу делают воплощением живого человека. Потом втыкают в нее булавки, и жертва должна корчиться от боли.

Bay, какое удачное сравнение! Я и не мечтал такое подобрать…

— Верно, именно этим я и занимаюсь. Делаю мелодию воплощением призрака, сращиваю форму и воплощение так, чтобы они стали разными ипостасями одного духа. А потом перестаю играть.

И вновь повисла многозначительная пауза: я достиг рубежа, за которым слова были просто бессильны. Что происходит с призраками после того, как я их «упаковываю и отправляю»? Кстати, оправляю-то куда? В мир бескрайних лугов и неспешных вод или просто в пустоту? Более или менее вразумительного ответа подобрать еще ни разу не удалось.