Марина Дяченко - Шрам Страница 37

Тория плохо помнила смутные ссоры, время от времени терзавшие маленькую семью — может быть, отец предусмотрительно позаботился о том, чтобы дочь помнила о матери только хорошее; тем не менее роковой зимний вечер, осиротивший Торию, девочка запомнила во всех подробностях.

Лишь значительно позже она стала понимать, что означало короткое слово «он», произносимое отцом то насмешливо, то яростно, то глухо; в устах матери это слово звучало всегда с одинаковым вызовом. В тот вечер, рассорившись с мужем, мать собралась к «нему» — и тогда, впервые за долгое время презрительного попустительства жене, Луаян взбунтовался.

То есть это выглядело так, что он взбунтовался — на самом деле он чувствовал либо просто знал, что произойдёт потом. Он умолял, потом грозил, потом просто запер жену в комнате — а она ярилась и бросала ему в лицо такие слова, что Тория, дрожащая в кровати за занавеской, обливалась слезами от страха и горя. В какой-то момент Луаяну изменила выдержка — и он дал жене уйти, просто дал уйти, и хлопнувшая дверь едва не сорвалась с петель — такой силы был этот прощальный удар.

— Не надо было мне её слушать, — спустя много лет горько говорил декан взрослой дочери. — Не надо было…

Тория, знавшая за своим отцом и эту боль, и эту вину, просто крепко прижималась лицом к его груди.

В ту ночь Луаян не спал — маленькая Тория, то и дело просыпаясь, видела горящую на столе лампу и вышагивающего по комнате отца. Под утро он, не говоря ни слова, оделся и ринулся прочь, будто спеша кому-то на помощь — но было поздно. Даже маги не умеют оживлять мёртвых, а мать Тории была уже мертва в ту минуту, когда муж освободил её из высокого сугроба на лесной дороге…

— Не надо было мне её слушать… Меня ослепили тогда гордыня и обида, а что толку обижаться на женщину?

— Ты не виноват, — говорила на это Тория, но отец отворачивался:

— Виноват…

Лис вернулся за полночь.

Сперва послышались под окном приглушённый хохот и неразборчивая болтовня, потом кто-то жалобно завёл песню, которая тут же и оборвалась коротким вяканьем — похоже, певец получил дружеским кулаком по спине.

Непродолжительная тишина сменилась вознёй в коридоре, заскрипела открываемая дверь — в полной темноте в комнату ввалился Лис.

Застонала под весом тощего тела деревянная кровать, зашелестела ткань, потом упал на пол один башмак и следом — другой. Лис сладко вытянулся и удовлетворённо зевнул, вспоминая, очевидно, сегодняшние похождения и большой успех своего исполинского огурца. Уже задрёмывая, он вдруг услышал негромкое Эгертово:

— Гаэтан…

Лисова кровать скрипнула — удивлённый, он перевернулся на бок:

— Ты почему не спишь, а?

Рассеянное благодушие в голосе выдавало некоторое количество выпитого Лисом вина.

— Гаэтан, — повторил Солль со вздохам. — Расскажи мне, что ты знаешь о господине декане.

Стало тихо, очень тихо; где-то в отдалении вскрикивал сверчок. Стукнул ставень; снова тишина.

— Дурак ты, Солль, — сказал Лис уже другим, трезвым голосом. — Нашёл, о чём спрашивать среди ночи… — он помолчал, сердито сопя, и добавил раздражённо: — Да и тебе, между прочим, виднее… Он твой знакомец вроде бы…

— Вроде бы, — сказал Солль шёпотом.

— Ну и вот… И спи себе, — кровать под Лисом прямо-таки зашлась скрипом, так резко он отвернулся лицом к стене.

В стекло билась ночная бабочка — дробный стук маленьких крыльев то обрывался, то оживал с новой силой. Можно было закрыть глаза или держать их открытыми — одинаковая тьма, густая, как воск, залепляла глазницы. Солль притих — как всегда в темноте, ему было очень, очень не по себе.

Кровать Гаэтана ожила вновь — скрип оборвался на самой высокой ноте.

— А что тебе господин декан? — свистящим шёпотом Лиса спросила темнота. — Что тебе до него? И что ему до тебя? А?

Солль натянул одеяло до самого подбородка. Сказал в невидимый потолок:

— Он обещал… помочь мне. А я… не знаю. Я боюсь его… А тут ещё она…

— Кто — она? — тут же поинтересовалась темнота.

— Она… Тория, — губы Эгерта неохотно, через силу сложились в это имя.

— Тория? — переспросил Лис опасливо и вместе с тем мечтательно. Шумно вздохнул и печально бросил: — Забудь.

Далеко-далеко, в городе, перекликались ночные сторожа.

— Он учит её… колдовству? — с замиранием сердца спросил Эгерт.

Лис снова раздражённо завозился в постели:

— Дураком родился, дураком и помрёшь… Он никого не учит… магии! Это тебе не арифметика и не сапожное дело…

И снова тишина, нарушаемая шорохом бабочки да сердитым сопением Лиса.

— Но ведь он маг? — снова спросил Солль, преодолевая невольную робость. — Ведь он великий маг? Я ведь потому и…

Он хотел сказать, что затем и пришёл в город, чтобы встретиться с великим магом, о котором слышал на дорогах и постоялых дворах; хотел сказать — и запнулся, побоявшись выдать о себе больше, чем следует. К счастью, Лис ничего не заметил — кровать под ним снова заходила ходуном.

— Я… — снова начал Солль, но Лис неожиданно перебил его. Голос рыжего Гаэтана звучал непривычно серьёзно, даже несколько патетически:

— Я в университете второй год… И вот что тебе скажу. Декан Луаян, он… Может, и не человек вовсе, — он перевёл дыхание. — Нет, зла никому не делает… Историю лучше него никто на свете не знает, это точно… Только ты правильно его боишься, Солль. Было однажды… Ты только не болтай… Но я сам видел, Солль! Появилась на площади старуха с барабанчиком… Нищая, барабанила и милостыню просила. Говорили о ней… что глазливая, что лучше обходить десятой дорогой… А я возьми да и подойди, любопытно стало… Вижу, декан идёт… Поравнялся со старухой, да вдруг как развернётся, как взглянет… Я рядом стоял, говорю, но меня чуть не убило этим взглядом… А старуха барабанить-то бросила, да как зашипит! Чего-то шепчет, а ни слова не разобрать, слова лязгают, как замок ржавый… Ну и… декан тоже ей… сказал. Такое слово… Потом три дня в ушах отдавалось. И потащил её… Не руками, а так, будто на верёвке невидимой… И я за ними потащился, дурак, хоть и поджилки тряслись… Завернули в подворотню, и старуха… Там, где стояла старуха, гляжу, змеюка здоровенная, склизкая, извивается, на декана пасть разевает, а он тогда руку поднял, и из этой руки…

Лис странно осёкся и замолчал. Солль лежал, с трудом сдерживая нервную дрожь.

— Ну? — выдавил он наконец.

Лис завозился. Встал. Пошлёпал руками по столу, разыскивая огниво.

— Ну?! — простонал Эгерт.

— Ну, — глухо отозвался Лис, высекая искру. — Декан спрашивает: чего тебе надо? А она шипит: вольнослушателя Солля на съедение…