Иван Петров - Томчин Страница 37

Еще не легче! Люди моего младшего родного брата Темуге перешли на службу к шаману, а когда он послал офицера привести их назад, эти уроды офицера избили. Брат приехал разбираться — его поставили на колени и заставили извиняться перед шаманом. Это уже похоже на зачатки бунта! Темуге всегда был дураком и трусом, но он мой брат. Шаман считает, что окурил меня травкой, и я стану таким же? Что он себе внушил? Попробую и я кое-что внушить нашему трусу.

Я сидел в моей юрте с Темуге, когда в нее вошел Кокочу со своими братьями. Неужели думал, что хан будет с ним драться? Когда они нагло, по-хозяйски расселись, встал Темуге, схватил шамана за ворот халата и сломал ему спину. Братья вскочили, ворвалась моя охрана и окружила меня. Тогда они заплакали. Они думали, что их брат мертв, а я ускользнул от возмездия и не скоро им удастся… Мы вышли из юрты. Бортэ говорит, что ночью дух мертвого шамана покинул юрту вместе с его телом, которого не нашли утром.

Дух шамана покинул его тело перед утром, когда я перерезал ему горло, а тело вынесли по кускам, незаметно. Но нашлось целых шесть кусков шамана, очень заметных и узнаваемых, и все эти куски, по одному, получили его братья, вместе с просьбой о молчании. Я не убью их сразу, они изгрызут себя сами изнутри от страха за свою жизнь и жизнь своих семей, и только тогда их добьют люди, назначенные мною в наблюдение. А предатели из свиты Темуге разделили судьбу шамана, хотя их никто не будет добивать. Дня два у них есть, так мне объяснил мой приятель, майор милиции, научивший меня этой казни в далеком сумрачном городе. Я пришел из другого мира, но, думаю, он не менее жесток, вам есть чему у нас поучиться.

Глава 12

Когда-то давно, лет двадцать назад, сидел я на даче у нашего самодельного камина, смотрел сквозь огонь и думал о том, как все могло быть в этот тихий семейный вечер. Что нас сейчас — двое с матерью, а вокруг могли звучать детские голоса, и мама что-нибудь ласково выговаривала бы старшему внуку, не желающему сидеть рядом с бабушкой и пить горячее молоко перед сном, потому что еще не поздно и все играют на улице, а его не пускают: "Ну, правда же, баб?!" Задорный мальчишеский щебет и крики за окном подтверждали — правда.

И мой младший сын мог ползать по мне и моему любимому старому креслу, выражая полное согласие со старшим братом, что только дай ему, и сейчас он первый поползет к свободе, вот только ходить еще плохо умеет, но все равно научится! И пахло бы от него детством и маминым молоком. А моя несостоявшаяся жена с иронической улыбкой смотрела бы на эту идиллию, и глаза ее светились любовью, покоем и счастьем. Голоса звучали у меня в голове, голоса людей, которых никогда не было и которым не суждено появиться на свет. А улыбку младшего сына я видел как наяву, даже зажмурившись изо всех сил.

Я знал, какое это было бы счастье и не надо было матери меня в этом убеждать в тот вечер, который мы молча провели у камина. Внуков она так и не дождалась.

У меня всегда был мой дом. Светлый, просторный в солнечную погоду, теплый и надежный в ненастье. Перед домом лежала большая поляна, отделенная от окружающего мира забором из штакетника по грудь, с резными широкими воротами, от которых вела дорожка до самого крыльца. Вдоль забора тянулась дорога, а за нею простирались леса, поля, горы, моря — весь мир, населенный людьми. В детстве я жил в этом доме с родителями, на поляне гомонили, бегали, играли и боролись мои друзья, на заборе с нашей стороны сидели, как воробьи, приятели и весело переговаривались с друзьями друзей и их друзьями, со своими приятелями и их приятелями, и просто со знакомыми по жизни, пробегавшими по дороге по собственным делам, спешащими в туманные дали или только что вернувшимися из пионерского лагеря и хваставшимися открытым миром.

Поляна была огромной, забор невысоким и прозрачным, а мир добрым, удивительным и справедливым. В четвертом классе мама впервые разрешила мне самому пригласить на день рождения своих друзей, и я пригласил. В нашу малогабаритку явились с поздравлениями все сорок пять человек. Это были мои школьные друзья, почти вся моя дворовая команда и, наверное, половина ребят моего возраста из нашего микрорайона. Пришли даже двое ребят из деревни, которая доживала свои последние дни, а сейчас ее имя носит городская окраина. Пришел и сын путевого обходчика нашей станции. Станции давно нет, вместо нее теперь метро. Мы постоянно дрались, но он тоже был моим другом. И это — только мальчики, своих музыкальных девочек я приглашать постеснялся. Я тогда вообще стеснялся девчонок. Мы всех приняли, спасибо маме, и получилось весело, очень хорошо и совсем не тесно. Это был самый большой мой день рождения, и я его запомнил на всю жизнь.

На поляне стояли столы, за ними сидели наши родственники и знакомые родителей, постоянно кто-то вбегал и выбегал — из ворот и в ворота, шла счастливая и такая естественная жизнь. И никаких киношных спецэффектов, грозы или внезапной тишины, которыми режиссеры любят предварять наступление 1941 года! К окончанию института количество друзей на поляне снизилось человек до тридцати, кто-то пришел, а кто-то тихо ушел по своей взрослой дороге, в доме мы с мамой остались вдвоем. Потом война начала заполнять кладбище в тенистой роще за домом, а в дом пришел и стал жить в нем Юра.

Послевоенная жизнь мало что изменила, кроме возраста суровых или юморных и шебутных мужчин на поляне. Зато забор весь был увешан любопытными носами, за ним постоянно шел праздник, гремели тосты и салюты, призывы всем пережениться и выпить за здоровье молодых. Запах шашлыков доносился до крыльца и отвлекал от умных мыслей сидящих на его ступеньках шахматистов и математиков. Человек пять коммерсантов все-таки перелезли через штакетник, присоединившись к нам, и от всей души угощали собравшихся вояк, поэтов и мыслителей. Потом в дом пришел дядя Коля, ушла мама. Потом ушли все, и я остался один.

Сейчас я спрашиваю себя, когда же Бортэ поселилась в моем доме? Я перестал о нем думать, жил и не ощущал его вокруг. По науке это все называется "личное пространство". Дом исчез, и пространство сжалось до точки в моей груди.

Я спрашиваю себя, но — что сказать? Я не знаю. Когда мир меня снова заинтересовал, дом уже был и Бортэ жила в нем. Кто она мне? У меня никогда не было родных братьев и сестер, мне не с чем сравнить, но точнее всего будет сказать, что Бортэ — моя сестра. Не старшая или младшая, я никогда не искал у нее защиты или совета, никогда не пытался вести по жизни. Приемная сестра, одногодок. Ровная и спокойная помощь без просьб, обязательств и назиданий, принятие моей помощи без благодарности и влюбленно-преданного взгляда младшей. Мы существуем в моем доме естественно, не доставляя друг другу неудобств и стеснений, каждый свободен в своем выборе пути и примет, поддержит выбор другого. И не надо слов, чтобы это объяснить.