Юлия Остапенко - Легенда о Людовике Страница 37

Де Нантейль, тем временем, наконец-то взял себя в руки. Бланка подумала, что события в Бове и впрямь его подкосили — как-то слишком он легко терялся.

— Благодарю ваше величество за заботу. Однако я более чем уверен, что сам справлюсь с этими… этими небольшими беспорядками.

— Небольшими? — переспросил Луи. — Может быть, мне неверно доложили обстановку, ваше преосвященство? Я слыхал, что добрые горожане Бове взбунтовались настолько, что стали жечь дома друг друга, чинить разбой среди бела дня и довели до того, что вы спешно покинули свой замок и отсиживаетесь здесь, в Бреле. Это была ложь?

— Ннет, — с запинкой проговорил епископ, в тревоге бросая взгляд на Бланку. — Не совсем ложь, сир… скорее, преувеличение… гхм… Сгорела всего пара домов местных менял, так, всякий сброд, а что до разбоя…

— Погромы в домах менял, стало быть, правда, — спокойно сказал Людовик. Он больше не улыбался, вдруг собравшись, став сдержанным и серьезным, каким бывал, сознавая важность обсуждаемого дела. Такие переходы у него бывали мгновенны и почти неуловимы, и Бланка не раз замечала, до чего они смущают тех, с кем он говорит, — они и саму ее порой смущали.

— Да, погромы были, но незначительные, ничего такого, что потребовало бы вмешательства вашего величества. Уверен, что…

— Я так не думаю, — сказал король, переплетая пальцы и кладя сцепленные руки на стол — поза, по которой знавшие его близко мгновенно распознали бы серьезнейшее настроение и готовность идти до конца. — Будьте любезны, мессир де Нантейль, изложите суть дела, приведшего к мятежу жителей Бове. И, окажите мне милость, извольте говорить по существу и кратко.

Епископ слегка опешил от такого напора. Но возражать было поздно, и доказательство его положения было слишком очевидно — ведь ужинали они в Бреле, а не в Бове. Он заговорил, и, на удивление, в самом деле довольно сжато — впрочем, как Бланка подозревала, не оттого, что он уважил приказ короля, но скорее от досады.

— Как вашему величество должно быть известно, до недавнего времени в Бовези действовал эдикт вашего славного деда, Филиппа Августа, согласно которому мэр Бове избирался епископом, то бишь мною, из числа кандидатов, назначенных советом горожан. Совет составляют так называемые populares, то бишь уважаемые ремесленники, и majores, среди которых преимущественно богатые купцы и менялы. Однако с нынешнего года срок эдикта истекает, посему дальнейшая процедура выборов мэра явила некое затруднение…

— Об этом нам известно, — прервала его Бланка, больше для того, чтобы подать собственный голос и не позволить забыть о ее присутствии. — Переходите к сути, мессир.

— Как раз и собираюсь, — огрызнулся тот. — Совет majores, как более сильный и многочисленный, имея большое влияние в городе, решил самолично избрать и провозгласить мэра, не советуясь ни с populares, ни со мною…

— Они не имели на это права, — заметил Луи.

— Целиком согласен с вашим величеством! Но если бы лишь этим ограничились их беззакония. Среди бовезийских менял в последнее время развелось слишком много итальянцев, и они поступили подобно тому, как принято в итальянских коммунах: назначили мэром совершеннейшего чужака, некоего горожанина из Санлиса… не вспомню сейчас его имени…

— Монтрезо, — сказала Бланка. — Жильем Монтрезо.

— Именно, — епископ бросил на нее новый обеспокоенный взгляд. — Разумеется, это не понравилось горожанам, а в особенности представителям populares, кои мнят себя ущемленными в своих законных правах. Словом, дело кончилось некоторыми проявлениями возмущения. Было действительно подожжено несколько домов и лавок, в основном принадлежащих majores из числа выбравших Монтрезо, а также дом самого Монтрезо и здание мэрии…

— И вы ничего не предприняли?

— Помилуйте, ваше величество, все случилось так быстро! Еще вчера никто и слыхом не слыхивал про этого Монтрезо, никто и не думал поднимать мятеж, а тут вдруг ни с того ни с сего, будто гром средь ясного неба…

— Грома нет там, где не зреет гроза, — сказал Луи. — Не думаю, что жители Бове пустили бы красного петуха по собственному городу, если бы не были уже разгневаны прежде того. Искра тлела и ждала пучка сухой соломы, чтобы вспыхнуть и разгореться. Как вы считаете, матушка?

— Я полностью с вами согласна, сын мой, — откликнулась Бланка. Еще бы, ведь это были ее собственные слова, которые она старательно вкладывала ему в голову всю дорогу из Шампани в Бовези.

— Эти majores, о которых вы говорите, — хотя я предпочел бы, чтобы вы пользовались в беседе со мною французской речью, мессир, — так вот эти купцы и менялы, они, должно быть, здорово притесняли добрых жителей Бове, раз назрело такое возмущение. Вы ведь имеете право чеканить свою монету? Чему она нынче равна?

— Чеканка монеты — исконное право епископов Бове. Ваше величество, я не понимаю, какое отношение…

— Будьте любезны отвечать, мессир. Сколько денье в вашей монете?

— Десять. Но я настаиваю, что…

— Десять денье! И сколько за одну монету можно на рынке взять ржаного хлеба?

— В прошлом месяце было, кажется, полфунта… неурожай, сир, и дожди, а кроме того…

— Полфунта?! — закричал Людовик так громко и пронзительно, что Бланка невольно вздрогнула, а епископ подскочил в своем кресле и вытаращил глаза. — Полфунта хлеба за десять денье?! Да вы в своем уме, мессир де Нантейль? Это впятеро больше, чем цены на хлеб в Париже! Ваши ростовщики морят горожан голодом, а вы мне рассказываете про какого-то чужака из Санселя и на него валите все ваши беды? Есть ли в вас стыд пред Господом нашим, епископ?

— Ваше величество! — загремел тот, поднимаясь на ноги. — Я долго молчал, ваше величество, единственно из глубочайшей моей любви к вам и высокого почтения к вашей матушке. Но, сир, осмелюсь заметить, что графство Бовези принадлежит и управляется епископами Бове испокон веку, и любые внутренние дела его никоим образом не могут касаться вашего величества!

— В самом деле? — резко спросил Людовик. — Что ж, похоже, нам надлежит это исправить.

Епископ повалился назад в кресло.

— Сир, при всем уважении, это не ваша юрисдикция.

— Кто вам сказал, что не моя? Бовези принадлежит к королевскому домену.

— Но Бовези правят епископы! Так было с незапамятных времен, а если вы в том сомневаетесь, не угодно ли вам испросить мнения архиепископа Реймского, а то и его святейшества Папы Григория Девятого?!

Этим аргументом Бове, очевидно, рассчитывал поставить Людовика на место. Но он плохо знал сына Бланки Кастильской.

— Знаете, — сказал вдруг Луи гораздо спокойнее и тише, — вы задали очень уместный вопрос, ваше преосвященство. Вы епископ, прелат, лицо духовное. Отчего бы не позаботиться вам о спасении душ, пока лицо светское не позаботится о спасении бренных тел?